Не придуманные истории Наркоманов — История Дмитрия

Статьи — октября 18, 2011 at 17:09

«СТРОИТЬ ЖИЗНЬ СОВСЕМ ПО ДРУГИМ ПРИНЦИПАМ»

История Дмитрия и Татьяны

«ПУТЬ, ПОЛНЫЙ ОТЧАЯНИЯ И УНИЖЕНИЙ»

Дмитрий

Я вырос на улице. Дома были мать и отчим. Он меня часто избивал — считал, что так нужно воспитывать. Поэтому на улице было лучше. И интереснее. Гулянки, пьянки, веселые компании. Хулиганил, воровал, снимал шапки. В пятнадцать лет попал в колонию.

С наркотиками я сталкивался всю жизнь. «План» пробовал еще в школе, лет в четырнадцать — за компанию. Все курили — а я чем хуже? Мне хотелось пользоваться авторитетом, чтобы все ценили, уважали. В колонии впервые столкнулся с «ширкой»: предлагали два раза. Я отказался — к уколам относился с опаской. Хотя вокруг наркоманов и мерцал ореол таинственности, чего-то интересного и запретного, останавливало ощущение опасности.

После колонии и «химии» я стал «авторитетом». Первое время не работал — жил за счет матери или «добывал» на улице. Наркоманов в нашей компании не было. Но как-то на вечеринке после выпивки кто-то предложил уколоться. Мои товарищи колебались, но я всегда должен быть первым! Первым я и укололся, чтобы поддержать свой авторитет: мол, не боюсь ничего!

Я думал, что один укол ничего общего с наркоманией не имеет, как и одна рюмка спиртного с алкоголизмом. Наркоман — это «конченый» человек, который без уколов уже не может. А разок-другой попробовать — это не наркомания, а так — баловство. Все равно, что выпить или закурить.

После освобождения я встретился с отцом, которого не видел восемнадцать лет. Он чувствовал свою вину, давал деньги, помог устроиться на работу. Я не видел причин отказываться от его помощи. Я считал, что он мне «задолжал». Да и вообще казалось вполне естественным, что обо мне все должны заботиться. Ведь жизнь моя была «поломана», и кто был виноват в том, что у меня — отчим, что я попал в колонию? Я думал, что в этом — только их вина. А свое разочарование в жизни заливал водкой, хотя и не всегда успешно получалось.

Меня мучила «ностальгия» по уколу, по ощущению, которое он дал: мир казался красочным, а люди — все без исключения — удивительно приятными, их было просто невозможно не любить.

Второй раз я укололся уже не случайно, а вполне сознательно. Я рассуждал так, что и этот укол еще не дает основания считать меня наркоманом. Это даже лучше, чем выпить водки. Правда, я помнил, что можно попасть в зависимость. Но был уверен, что уж мне-то это точно не грозит. Перед глазами было достаточно примеров, когда люди «покалывались» — и, вроде, ничего.

«Скатился» я быстрее, чем можно было себе представить. Уже через полгода кололся каждый день и даже «ширку» варил сам, дома. На работе меня терпели только благодаря авторитету отца.

Первые скандалы начались через год. Сначала мои родные всего лишь подозревали, догадывались. Я ловко обводил их вокруг пальца, сочиняя разные истории. И матери, и своей невесте Тане я мог «объяснить» все, что угодно, очень быстро научился ими манипулировать. С отцом было сложнее. Он сразу начал «принимать меры»: отсылал меня в Дагестан к знакомым — «спрыгивать», возил в наркологический диспансер. Когда я отказался подписать договор об анонимном лечении, уложил в специальное отделение психиатрической больницы. Я согласился. «Лечение» было необходимо для дальнейших манипуляций.

В больнице давали снотворные, и это вполне заменяло опиум. Ни одного дня я там не ходил трезвым. Меня выгнали за нарушение режима, но через день взяли обратно. Четыре раза мне делали гемосорбцию (до сих пор не понимаю, зачем она нужна, какой от нее больному толк). Принимал процедуры: ванны, кислород и тому подобное. Колоться пошел сразу же после выписки, благо отец считал, что я вполне «оздоровился».

Постепенно отношения в нашем доме накалились до предела. Мать я еще мог обманывать, отчима — уже нет. Он всюду вставил замки, одного меня в квартире не оставляли. Потом они на месяц уехали к родственникам в Россию. Здесь я разгулялся: варил «ширку» дома, вынес и продал кучу вещей, даже ковры. Вернувшись, мать выгнала меня из дома. Отец тоже не проявлял большой радости. У него была жена и другие дети, и не было желания нянчиться с наркоманом.

Я стал жить у товарища, устроился на рынок реализатором. Какое-то время не кололся: даже есть было нечего, и чтобы заработать на еду, приходилось отодвигать укол. Да и товарищ к наркотикам относился плохо, предпочитал водку. Не колоться — было одним из условий проживания в его квартире. Так что пришлось мне быстренько «спрыгнуть», причем безо всякой абстиненции: уже на следующий день после «заселения» я продавал на рынке сахар.

Работа мне понравилась: каждый день живые деньги (обвешивал покупателей, как все), ежедневные попойки, шумные компании. Время проходило весело. Родители узнали, что я не колюсь и работаю — и сменили гнев на милость. Снова появилась возможность их эксплуатировать.

Отец устроил меня в строительный институт по договору, с оплатой обучения. Учеба сначала заинтересовала, и я, как всегда в жизни, стал добиваться первенства. Моя потребность в уважении окружающих здесь реализовывалась другим способом. Скоро меня выбрали старостой группы, причем моя группа быстро стала лучшей на курсе. Все активно участвовали в общественной жизни. Я даже помогал однокурсникам по черчению. Там, где ценится ум и вежливость, оказывается, совсем не трудно быть «хорошим».

Мать была в полном восторге: целых полгода я не вспоминал о наркотиках и хорошо учился! Отец устроил меня подрабатывать на станцию техобслуживания: работы немного, а деньги большие. Они и сбили меня с пути. Если первый семестр я закончил с отличием, во втором стал относиться к учебе с прохладцей.

Среди «золотой молодежи», с которой я общался в институте, было модным говорить о «ширке». У них, в отличие от обычных студентов, не было проблем с пропитанием. Время проходило в разговорах о бизнесе, сделках, музыке и наркотиках.

Жил я в институтском общежитии. Кроме студентов, там обитали рабочие и военные, размещались офисы. Попойки были делом обычным. Наркоманов тоже хватало, даже, случалось, варили прямо в комнатах. А цыгане, торговавшие наркотиками, жили всего через два дома.

Однажды, проходя мимо чьей-то двери, я услышал знакомый запах. Голос за дверью сказал, что нет иглы. Я вспомнил, что у меня есть, и предложил. Потом попросил принести и мне дозу. И снова все началось: сразу стал колоться каждый день, прогуливать занятия. Понимая, что я завишу от отца, старался скрывать свое поведение, но пару раз явился к нему домой «раскумаренным»: после укола мне становилось море по колено, и я совсем не думал о последствиях, терял осторожность.

Отношения опять стали накаляться: и с родителями, и с Таней, которая тоже подозревала неладное. Она всегда была рядом, все видела. И хоть я дорожил ею, на первом месте у меня всегда стояла «ширка» — у наркоманов иначе не бывает. Инстинктивно я чувствовал, что Таней можно «крутить»: она искренняя, добрая, любит меня, жалеет и, — просчитывал я, — наверняка не бросит. Поддерживал разговоры о свадьбе. Мы думали пожениться, но это было как-то неопределенно. Наступил момент, когда мне пришлось изменить положение дел.

Я предложил Тане выйти за меня замуж. Объяснил, что, став семейным человеком, сразу изменюсь. На самом деле я, прежде всего, хотел отвлечь внимание родителей от моей наркомании. Пусть займутся подготовкой к свадьбе. Отец не очень поверил в мое исправление — сказал, что у него на шее теперь будет и моя семья. Чтобы задобрить отца, две недели перед свадьбой я не кололся. Укололся сразу после. Потом мы поехали на море в свадебное путешествие. Однако длился наш медовый месяц всего четыре дня: на курорте не было «ширки». Это тяготило меня, и я жаловался, что условия не те, до моря далеко. Мне хотелось скорее вернуться.

По возвращении Таня сказала, что ждет ребенка. Я не придал этому особого значения. Я был занят: подсчитывал деньги, оставшиеся от свадьбы, и вычислял, сколько доз на них можно купить.

Мы поселились у Таниных родителей. Первое время я осторожничал. Потом снова на все махнул рукой. Когда появилось напряжение в отношениях, решил перейти на уколы но-пэном: к нему почему-то относились более терпимо. Но это стоило довольно дорого, и рано или поздно, пришлось возвращаться к «ширке». Кончилось тем, что я просто «сжег» вены.

Таню на пятом месяце положили в больницу на сохранение, я жил у ее родителей, и обо всех ссорах с ними рассказывал Тане, разумеется, в своей интерпретации. Говорил, что они просто не хотят меня понять. Таня улаживала все мои конфликты с ними, рассеивала их подозрения.

Рождение сына тогда не произвело на меня особого впечатления. Главную радость я испытывал от того, что мои родители теперь будут отчислять «дотации» на ребенка, и для меня не составит труда их прикарманивать.

Вскоре мои отношения с женой стали очень натянутыми, она начала срываться и скандалить прямо на глазах у тещи, которая постепенно увидела все в истинном свете. Но даже тогда мне удавалось манипулировать ими. Я тонко чувствовал малейшие нюансы настроения каждого и умело дергал за нити. Несмотря на все это, наркоманом себя, по-прежнему, не признавал, просто думал, что я — несчастный человек, так уж складывается моя жизнь.

А складывалась она и впрямь — хуже некуда. Правда, до меня тогда еще не доходил весь ужас моего положения. Я встретил человека, который торговал «ширкой», и мы договорились, что я буду оказывать ему некоторые услуги и брать за них дозой. У меня отпала надобность «выкручивать» деньги. Однажды у него возникли неполадки в «производственном процессе», и он предложил мне сырье, которое можно было обменять на десяток готовых доз. Я обменял половину, а половину сделал сам, излишек продал. Я понял, что на «ширку» можно не тратиться, на ней можно зарабатывать, и окунулся в этот процесс с головой.

Три месяца я торговал наркотиками, у меня появились большие деньги. Домашние затихли, потому что получили финансовую передышку. Но я вдруг заметил, что относятся они ко мне, как к мебели. И денег моих не брали, будто брезговали. Таня просто стала надеяться, что в один прекрасный день я уколюсь и умру. Основания для этого у нее были. Я и сам не понимаю, как тогда не умер. Через мои руки проходило море «ширки». Я кололся уже в пах — четыре раза в день по двадцать-тридцать кубов. Доза так выросла, что всего через четыре часа после укола я начинал чувствовать «ломку».

К счастью, в моей торговле случился перерыв — вынужденный, из-за сбоя в «поставках». За две недели я спустил все «заработанные» деньги. Теща твердо потребовала от Тани развода. Она сказала: «Пусть умирает, но не в моем доме». С матерью к тому времени я полностью разошелся. Она попросила не заходить к ней, ей было стыдно перед людьми. Когда я позвонил отцу, он заявил: «Умирай под забором. Не желаю тебя видеть».

В это время мне рассказали об экспериментальном отделении наркодиспансера, где вроде бы лечат таких, как я, и довольно успешно. И поскольку все поссорились со мной, а с маком вышла заминка, мне пришлось идти лечиться.

На консультацию явился в таком состоянии, что буквально сваливался со стула. Меня отправили, сказав, что если я хочу лечиться, должен прийти трезвым. Что мне оставалось делать?

Госпитализировался я с «ширкой» в рукаве. Когда брали кровь на анализ, попросили снять куртку. Я изобразил нервный припадок — и перепрятал в карман. Первые четыре дня я провел в ужасном состоянии, не в силах встать с постели. Один в палате. Лечащий врач — Сергей Викторович, сказал, что выписал мне на ночь таблетки. Я обрадовался, стал предвкушать, как сейчас наемся снотворным, и вдруг мне приносят ибупрофен — от мышечной боли. Абстиненцию перетерпел с одной мыслью: отлежусь, а там, может, будет все по-прежнему. Казалось, что врачи и медсестры, вкупе с социальными работниками, ничем мне помочь не могут, они просто мешают мне жить.

На занятиях групповой психотерапией я присутствовал чисто формально, будто делал одолжение всем собравшимся. Старательно изображал мыслительный процесс, но общаться ни с кем не торопился. Мысленно разрабатывал план, как заставить Таню принести в отделение «ширку» или снотворное. Но ничего не получалось. Таня приходила, уходила, снова приходила, и с каждым разом я все больше замечал, что она ведет себя как-то не так: не так, как раньше, и не так, как, по моим представлениям, должна. Я почувствовал, что с ней кто-то проводит серьезную работу, объясняя ей все «тонкости» моего поведения.

Но мысли всерьез отказываться от наркотиков меня, по-прежнему, не посещали. В отделении никто мне особо не досаждал лишними разговорами. Постепенно я освоился и начал играть на жалости медсестер и санитарок. Думая, что мне ловко удается всех обманывать, я два раза укололся в отпуске. Сначала мне объяснили, что в течение двух месяцев выпускать не будут. Но я пошел на крайнюю меру — заявил, что пора идти в институт, сдавать сессию. Уколовшись, свалил вину на Таню: мол, только я стал на путь исправления, а она ссорится со мной — такой удар!

Леонид Александрович наблюдал мои безобразия, потом вызвал к себе в кабинет вместе с Таней. Тут я понял, кто с ней «работает». Я пытался изображать сознательность и раскаяние, но на него моя игра не действовала. Он объяснил мне, что с такой «сознательностью» я гожусь только как учебное пособие — чтобы объяснять на наглядном примере особенности наркоманского поведения. Он сказал: «Ты — никто. Родные от тебя отказались. Ты не можешь заработать на жизнь, обеспечить не только семью, даже самого себя». Он объяснил, отчего я на всех злюсь, и спросил: «Зачем мне стараться тебя воспитывать, если это гораздо быстрее может сделать прапорщик в зоне? Я не позволю тебе мучить жену и родителей. Ты стараешься меня убедить, что вылечить тебя невозможно? Я поверю тебе — и выгоню. Продержишься до первого милиционера!»

Мне показалось, что я куда-то провалился. Потом во всех окружающих я стал видеть Леонида Александровича. Казалось, у всех на лице написано: «Ты — злодей!» Даже удивился, когда на следующий день Сергей Викторович сказал, что мне предоставляется последняя возможность поработать в новой группе пациентов.

Постепенно я ощутил, что, хоть, вроде, я и человек, но человеческого во мне мало, и оно — очень глубоко. Я подумал, что если мне так настойчиво что-то объясняют, может, стоит попробовать? Я долго боялся в это поверить. Но что мне было терять — после такой шоковой терапии? Мне не дали уйти в себя, помогли понять, что наркомания — не способ времяпрепровождения, а следствие моего образа жизни, что нельзя обманывать себя, надо привести в соответствие мысли и дела, изменить отношение к людям, попытаться заслужить уважение.

Здесь, в отделении, обращали внимание не на слова, а на поступки. Я понял, что мне помогли избавиться не от абстиненции, а от потребности в наркотиках. Я понял, что люди относятся к тебе так, как ты — к ним. И чтобы научиться уважать других, я должен научиться уважать самого себя. А для этого надо делать поступки, прилагать усилия. И еще я понял, что именно это и есть жизнь.

Вместе с наркотиками я бросил пить и курить. Я понял, что водка и сигареты ничего не добавят к тому, что я имею. Они могут быть только фальшивой заменой настоящей жизни. Мне стало удаваться называть вещи своими именами. Я замечал, что если я помогаю кому-нибудь, на душе становится лучше. Анализируя прошлое и настоящее, я стал понимать, что гораздо легче и лучше быть самим собой, чем обманывать, меняя маски и играя разные роли.

Я осознал, что не хочу стоять с закатанным рукавом в очереди за «ширкой» (сколько сотен тысяч человек стоит в этой очереди сегодня в нашей стране?) Я не хочу жить в ожидании очередного укола, который лишь на короткое время помогает уйти от сознания твоего полного ничтожества в этой жизни, от страха остаться наедине с завтрашним днем, от попыток окружающих отгородиться, отмахнуться от тебя в очередной раз. Я не хочу каждый вечер обещать и напрасно надеяться, что завтра все изменится, отгоняя страшный холодок, поднимающийся откуда-то из глубины, и неумолимо напоминающий, что искаженное сознание утром опять сделает выбор: найти и уколоться любой ценой.

После лечения я работал бригадиром строительной бригады предприятия «Выбор». У меня рос сын, и я должен был обеспечивать свою семью. Я должен был воспитывать сына. Я знал, как это делать, потому что знал, как делать не надо: так, как делали со мной. Я исходил из того, что не должен делать что-то за моего ребенка, я должен научить его делать это самостоятельно. У меня появилось чувство семьи, я совсем иначе стал смотреть на наши отношения с Таней — они сделались искренними. И все это было моей настоящей жизнью.

Как хотелось рассказать всем, что мне удалось понять! Ужас наркомании состоит в том, что ею не болеют поодиночке. Наркоманом не становятся за один раз. Это длительный процесс, и протекает он не без помощи родных. Вполне понятно, почему отец и мать до последнего скрывают — даже от самих себя — что поступки и поведение их любимого чада напоминают действия чудовища из фильма ужасов. А любимое чадо бежит от «родной лжи» туда, где, по его мнению, можно делать все, что угодно, быть свободным в выборе: с кем дружить, чем заниматься, пить или не пить, колоться или не колоться. Бежит, не задумываясь о том, что за все свои поступки придется отвечать, потому что никто во всем мире не будет его прощать, жалеть и давать что-то просто так, как это делали родители.

Почему родители, обеспечивая своих детей, не учат их ответственности за свои действия? Отмахнуться деньгами — проще всего. Труднее всего — уважать ребенка, когда и себя-то уважать не научились. Платить за это приходится наркоманией, где не бывает «разовых» уколов. Между мальчиком, впервые подставившим руку под шприц, и худым скрюченным доходягой с отнимающимися ногами, искалеченным бесчисленными язвами телом и убитым разумом — разница лишь во времени. Этот полный отчаяния и унижений путь от первого укола до смерти многие проходят быстрее, чем можно предположить. Мне повезло — мне помогли вовремя остановиться.

Когда закрыли Центр в Днепропетровске, и Леонид Александрович с командой перебрался в Полтаву, наша строительная бригада какое-то время еще работала, потом каждый нашел свою специальность. Я остался в строительстве. Сначала брал самостоятельные заказы, вникал в ситуацию на рынке, учился идеально класть кафель и паркет, отделывать стены. Чем больше я осваивал, тем интереснее мне было. Я понял, что больше всего мне нравится заниматься дизайном и организацией работ: взять квартиру или офис и довести их до такого состояния, чтобы людям было удобно и приятно там жить и работать. Я купил компьютер, стал следить за специальной литературой, изучать журналы по дизайну, посещать выставки строительных и отделочных материалов.

Я научился строить отношения с людьми на равных, когда все — уважающие друг друга мастера. Я понял, что наркоманская привычка унижать других, чтобы возвыситься самому, не конструктивна. Гораздо лучше — партнерские отношения с грамотными специалистами. Если я предпочту руководить людьми, которые ничего не умеют, это, конечно, поставит меня над ними, но и затормозит мое собственное развитие. Поэтому я старался достичь уверенности в себе другим путем. Уверенность дает опыт и профессионализм. Принципы отношений с людьми я взял у Леонида Александровича: быть честным, не лгать, не делать подлостей.

Я знал: основа моей жизни — семья. Все остальное учил, как правила дорожного движения: чем больше знаешь и применяешь, тем увереннее движешься. Я понял, что мне не нужны «очень большие деньги». Главное — возможность обеспечивать жену и сына, уделять им больше времени. Поначалу отношения с Таней складывались непросто. На каком-то этапе я осознал, что я ее просто боюсь: у нее красный диплом, а мне не хватает многих знаний. Я не сомневался, что Таня — именно тот человек, который мне нужен, но я не хотел показывать ей свои слабости. Мне нужно было «догнать» ее во многом, и не только в образовании, но и в человеческих проявлениях, личностном росте.

Помню, доктор Саута говорил, что мое главное счастье — жена. Мне действительно было чему у нее поучиться. Таня всегда поступала порядочно, обладала уникальным умением понимать и поддерживать близких людей. Я должен был стать таким же надежным человеком и для нее, и для сына. С ребенком я старался общаться на равных, уважать его личность. Не могу сказать, чтобы это было просто, и все же я старался уделять внимание жене и сыну, даже когда чувствовал большую усталость. Есть ситуации, в которых всегда надо поступать, как должно. Все дается усилиями. Об этом надо помнить всегда.

Долгое время я не мог избавиться от претензий к отцу: почему он не жил с нами, почему не помогал мне? Потом я стал понимать, что раньше и сам общался с ним формально — ради того, чтобы получить деньги. Когда стал зарабатывать сам, просить помощи стало не нужно, и какое-то время я даже затруднялся: о чем разговаривать? Тогда я понял, что мои детские претензии были необоснованны. Я вдруг увидел отца другими глазами. Я понял, что он — человек искренний, готовый придти на помощь другим. Когда отец познакомился с Леонидом Александровичем, он решил устроить в Центре «Выбор» секцию тяжелой атлетики. Отец был хорошим спортсменом, спорт всегда помогал ему, и он подумал, что штанга должна помочь и ребятам. Если отец начинал что-то делать, он не останавливался, пока не доводил дело до конца. Он привлек к делу выдающихся спортсменов, чемпионов мира и Олимпийских игр, обеспечил Центр тренажерами, создал секцию. В гости к начинающим штангистам, которые только вчера бросили колоться, приезжали легенды спорта — Султан Рахманов, Юрий Зайцев. Отец хотел выкупить на свои деньги спортзал для «Выбора», но, к сожалению, не успел, скоропостижно умер. Только за полгода до его смерти мы начали становиться по-настоящему близкими людьми. И хоть теперь ничего нельзя вернуть и наверстать, у меня осталась о нем самая добрая память. Да и не только у меня — ребята, которые сейчас занимаются тяжелой атлетикой в «Выборе» решили провести турнир его имени…

Я знаю теперь, что самое сложное — реально оценивать свои силы. Раньше у меня была навязчивая потребность доказывать всем, что я — нормальный человек. Я часто брался за работу, которую не умел делать, потом понял: отказаться порой труднее, чем согласиться, но научиться этому необходимо. Надо не хвататься за все подряд, а делать лишь то, что тебе по силам, и обязательно доводить начатое до конца. Только таким способом можно заслужить настоящую репутацию. Раньше ощущение комфорта мне давали уколы. Теперь я научился чувствовать себя человеком без наркотиков. Я знаю, что самое страшное — когда человек теряет цель. Цель — это самое главное в жизни.

Обсудить на форуме

Не придуманные истории Наркоманов — История Дмитрия

Дмитрий

Оставить отзыв