Не придуманные истории Наркоманов — История Людмилы Владимировны

Статьи — ноября 4, 2011 at 16:47

«МЫ ПОСТУПИЛИ ЖЕСТКО И ПОЛУЧИЛИ РЕЗУЛЬТАТ»

Людмила Владимировна

Моей первой ошибкой было то, что, когда муж начал делать карьеру, я решила взять на себя все обязанности по дому. Мне хотелось, чтобы муж добился успеха, но со временем я обнаружила, что он стремительно развивается и все более самоутверждается, а я превращаюсь в простую домохозяйку. Из-за постоянной занятости мужа мне приходилось заниматься абсолютно всем: от стирки и уборки до ремонта квартиры. Дети тоже были на мне, у мужа времени на них не хватало. Он все время обещал заняться ими, но все время находились какие-то дела, важные встречи, которые все чаще заканчивались выпивкой. Настал момент, когда я могла отмечать в календари дни, в которые супруг оставался трезвым, это случалось, когда он просто уставал пить. Сначала я вела себя, как моя мама, по принципу «лучше смолчать». Позже терпение лопнуло. Я стала высказывать недовольство, причем в очень резкой и категоричной форме, с ультиматумами: не буду готовить, стирать, убирать и так далее. Потом начались истерики.

Муж тоже находил поводы к недовольству: он полностью обеспечивает семью, а в квартире «не так» убрано, что-то не сделано, в коридоре грязь, которую он же сам и оставил, не разувшись сразу. Он отчитывал меня и детей, скандалы начинались порой прямо с порога. Дети стали прятаться по комнатам перед его приходом, я впадала в депрессии, могла полдня проплакать над своей несчастной жизнью. Потом решила не обращать на него внимания. Это его злило: «Не общаешься? Презираешь?» Я стала отвечать оскорблениями на оскорбления. Самое ужасное, что это видели дети. Думаю, наблюдая наши ссоры, они очень скоро разучились уважать нас, а потом и вовсе ни в грош не ставили.

Одной из причин моего недовольства мужем было то, что он не занимается детьми. Он обеспечивал их, но не общался, не играл, не уделял внимания. У сыновей была хорошая еда и одежда, дорогие игрушки, но не было эмоционального контакта с отцом. Муж вел себя дома, как гость: выспится и уйдет. Воспитание сводилось к требованию хороших оценок, отчитываниям, а порой и к оскорблениям. При этом муж очень возмущался, когда однажды увидел, придя с работы, что сын во дворе мастерит скворечник вместе с соседом. «Почему мой ребенок — в компании чужого мужчины?» Я сказала: «Научи его сам!» Но все слова были напрасны: мы не слышали друг друга. Наверное, дети тоже нас не слышали и отдалялись.

В одиннадцатом классе Максим совсем перестал слушаться, на все запреты реагировал агрессией. Однажды он порезал руку, и муж отвез его в больницу. Там выяснилось, что сын был в состоянии наркотического опьянения и руку порезал нарочно — чтобы доказать что-то кому-то. Мы были потрясены. Мы и представить себе не могли, что наркомания может когда-нибудь коснуться нашей семьи.

Решили отправить сына учиться в Киев. Никто не думал о том, что он любит, чего хочет, что умеет, какие у него способности. Сами выбрали для него вуз и специальность, сняли квартиру и на время успокоились. Максим брал деньги на репетиторов, на питание «в условиях столичных цен». Суммы были большие, но мы не считали денег, главным было то, что сын учился в столице на престижном факультете, и этим можно было гордиться. Я говорила Максиму: это такие возможности, такие перспективы! Мы все оценивали со своей колокольни, не интересуясь, а нужно ли это сыну.

Но учеба у Максима не заладилась. Часто я не могла дозвониться ему домой, узнать как дела. Он все время где-то пропадал. Однажды мое беспокойство достигло такой степени, что я не выдержала и поехала в Киев. Пришла к Максиму и застала у него нескольких ребят. Все были в неадекватном состоянии. Он нагрубил мне и ушел. Вернулся вечером, сознался, что принимает наркотики, попросил помочь.

И снова это было для меня шоком, громом среди ясного неба. Я сразу развила бурную деятельность: что делать, кому звонить, куда ехать? Мы нашли анонимного нарколога. Он успокоил меня: «Ваши тревоги — излишни. Ничего страшного нет, Ваш сын не в той стадии. Все будет хорошо». Я поверила, потому что очень хотелось верить.

Но поведение Максима к лучшему не менялось. Он стал совсем необязательным, неорганизованным. Один раз не приехал домой, потому что опоздал на поезд. В другой раз приехал, но почему-то не привез с собой морскую свинку, которая у него жила. Я спросила, где зверек, и получила ответ: «Он сбежал в поезде. Наверное, я забыл закрыть сумку». Я не поверила, у меня уже был своеобразный рефлекс — не верить словам мужа — и я перенесла это на сына: «Это неправда!» Оказалось, Максим забыл не закрыть, а открыть сумку, и бедная свинка попросту задохнулась. Я спросила: «Где же она?» И услышала, что сын выбросил ее в мусорник. «Ты не привез похоронить своего друга?» — его бесчувствие потрясло меня. Мы поехали на вокзал, нашли свинку и похоронили ее в лесу. Но, боюсь, этот урок был запоздалым.

Я понимала, что в нормальном состоянии человек не мог так себя вести и так реагировать на события. Я спросила: «Ты снова принимаешь наркотики?» Сын ответил: «Ты все утрируешь», — и уехал в Киев.

Только когда Максима снова не допустили к сессии, он сознался, что плотно «сидит» на героине. Помню, я разговаривала с ним, и он сказал: «А давай возьмемся за руки и вместе прыгнем с балкона! У тебя ведь тоже жизнь плохая, ты с отцом все время ссоришься!» Я спросила: «А как же Денис?» «А, Денис… А я бы прыгнул. Но с тобой».

На этот раз я решила все рассказать мужу. Мы перевели сына учиться в Днепропетровск.

В то время я уже почувствовала резкое ухудшение здоровья. Все время я варилась в собственном соку, ссорилась с мужем и переживала за сына. Это стало причиной тяжелой депрессии. В конце концов, я поняла, что мне надо чем-то заняться, найти какое-то дело, иначе можно сойти с ума. Я решила взять на себя руководство гастрономом, который муж купил пополам с компаньоном. Доходов от магазина почему-то не было, зато постоянно требовались новые вложения. Я решила разобраться, в чем тут дело, и вскоре мне удалось навести там порядок. Муж пробовал возмущаться: «Это что за новости?» Я сказала: «Теперь будет так!» Эта работа помогла мне почувствовать себя нужным и востребованным человеком, а не плаксивой домохозяйкой.

Я отдалась новому делу, а Максим стал мне помогать. В основном, он любил считать выручку. Вскоре я заметила, что после его «подсчетов» обнаруживаются недостачи, и спросила, в чем дело. Сын обиделся: «Как ты могла подумать!» Но я уже была гораздо более твердой. Я отстранила его от работы. Потом, когда он однажды пришел домой «под кайфом» после нескольких дней отсутствия, решила не впускать в квартиру: «Иди туда, где ночевал!»

Но даже напряженная работа не давала мне полного удовлетворения. Вскоре я продала гастроном, поняв, что больше не могу «тащить» его на себе. К тому времени я так устала, и от ссор с мужем, и от забот и хлопот, которые доставлял Максим, что у меня снова началась депрессия.

Помню, я все время боялась, что Максим сделает что-нибудь, причинит кому-то вред. Однажды он просил у меня денег, потом стал требовать карточку, на которой лежали его деньги. Я отказалась ее отдать. Тогда он взял ножницы и у меня на глазах стал стричь комнатные цветы: сначала отдельные листочки, потом стебли. Я смотрела на эти большие портновские ножницы в его руках и думала, что когда-нибудь они могут порезать не только цветы.

В то время Максим уже давно вынес из дома почти все деньги, золото, французские духи, дорогую косметику. Приходилось прятать даже новые футболки, чтобы он не продал их в поисках денег на наркотики.

Лечение в анонимных кабинетах ничего не давало. Максим если не «кололся», то нюхал или пил. Однажды его доставили в отделение токсикологии в состоянии психоза. Он бил в палате стекла, крушил тумбочки, вырывал капельницы, кричал: «Всех убью!» Мы втроем с мужем и младшим сыном навалились на него: муж держал за голову, Денис — за ноги, а я навалилась на грудь и вколола в руку успокаивающее. Максим отчаянно отбивался, но нам удалось кое-как скрутить его и привязать к кровати простыней. Когда он уснул, мы сидели без сил и думали: а что же дальше? Пришло понимание, что сын — уже не жилец, мысленно мы хоронили его.

«Подлечившись», Максим вновь возвращался на свободу, и снова начиналось все по кругу. Сколько раз я обзванивала морги, когда его долго не было дома! Мы ездили смотреть на трупы, и каждый раз перед моргом изнутри рвался крик: «Вот твой финиш!» Увидев, что на столе под клеенкой лежит не Максим, я сначала чувствовала облегчение, потом меня начинала мучить мысль о женщине, которая узнает в погибшем своего сына.

От такой жизни у меня пропало последнее здоровье. Резко ухудшилось зрение (даже моя 75-летняя мама носила очки в два раза слабее). Я могла не есть по три дня, потому что не было сил удержать в руке вилку. Пальцы не слушались, ноги не держали. Появился нервный кашель, от которого я часто теряла сознание, падала в обмороки. Близкие научились приводить меня в чувство. При этом сын и муж кричали друг другу: «Посмотри, до чего ты довел мать!»

Как много раз я давала себе слово, что не пущу Максима домой, не буду его кормить, пока не одумается. Но он приходил, я видела тело в химических ожогах, впускала его и начинала лечить. В доме был полный сейф трамадола, чтобы выводить сына из «ломки», по крайней мере, мы думали, что трамадол нужен именно для этого, хотя, скорее всего, Максим им просто «догонялся». Если мы не хотели делать что-то, что было нужно сыну, он пугал нас «золотым уколом» — смертельной дозой наркотика. Мы приковывали его наручниками к батарее, обсуждали планы, как построить клетку в лесу и держать его там, «пока кровь не очистится». Выхода мы уже не видели, врачам не верили. И только по инерции продолжали искать информацию об учреждениях, где лечат наркоманов.

Помню, один знакомый врач посоветовал нам ехать в Киев, в какой-то реабилитационный центр, и добавил: «Был еще такой доктор — Саута. Я слышал, что результаты у него были неплохие. Но где он сейчас, точно не знаю, кажется, в Полтаве».

Я сделала несколько звонков в полтавский горздрав, и мне дали телефон Центра «Выбор». Я поговорила с Кариной, она пригласила нас приехать и еще дала номер Людмилы Николаевны. Мы с мужем поехали в Центр, встретились и поговорили с другими родителями. Побывали в Днепропетровске на родительской группе у Нелли Дмитриевны, потом встретились с Людмилой Николаевной. Она рассказала о своем опыте. И мы решили по ее примеру положить сына в психиатрическую больницу.

Когда вернулись домой, обнаружили Максима в очень агрессивном состоянии: «Где вы были? Я поранил ногу гвоздем!» Мы сказали, что решили везти его в Полтаву. Но утром он вырвался из дома, побил нескольких человек, разгромил автобусную остановку. Я поняла, что надо организовывать «группу захвата».

Мы договорились положить Максима в Областную психиатрическую больницу на Игрени. Сказали ему, что в дом не впустим, пусть выбирает: в больницу или на улицу. Он угрожал: «Я лягу под дверь, соседи все увидят!» Я сказала: «Можешь лечь хоть на центральной площади! Или ты станешь человеком, или уходи, куда хочешь». Он спросил: «А как стать человеком?» Я ответила: «Приходи в девять утра — узнаешь». Он явился в восемь, сказал: «Я пришел становиться человеком».

На Игрени Максим, привыкший к обслуживанию по высшему разряду, начал капризничать: «Не буду то, не буду это!» А я чувствовала, что меня уже ноги не держат. Когда, наконец, после долгого оформления нас привели в отделение, я положила карточку на стол врачу и вышла, оставив Максима одного. Чувствовала, что не могу держать руль. Села у клумбы, поплакала, посмотрела на цветочки, собралась с силами и поехала.

Максима мы не навещали, только иногда звонили врачу. Сын звонил домой, жаловался, что лежит с «психами», просил придти. Я ответила, что у отца подозревают инфаркт, и я не могу его оставить. Когда доктор сказал, что Максим стал задумываться, и нам можно его навестить, я приехала и увидела, как сын идет по коридору, шатаясь от стены к стене. Дойдя до отделявшей отделение от коридора решетки, он ухватился за нее и сказал: «Мама, прости!» Суп, который я принесла, выпил прямо из банки, пока я искала в сумке ложку и тарелку. Потом сказал: «Здесь же нечего есть!» Я ответила: «Если ты говоришь о еде, значит, в голове еще ничего не зашевелилось».

Потом мы приходили с мужем, сын начал конфликтовать с нами, по старой привычке пытался вбить между нами клин, поссорить. Но мы заранее договорились не поддаваться на провокации. Мы дали ему три дня сроку, после чего он или решит ехать в Полтаву, или отправится в милицию. Это был первый раз, когда нам удалось достичь единства. Мы поступили жестко и получили результат. Это была победа, и она нас вдохновила.

Потом, в Центре «Выбор», мы долго учились делать так, чтобы слова не расходились с поступками. Там я крепко усвоила: нельзя говорить того, в чем ты не уверена, но если скажешь — надо выполнить.

В Центре я стала вспоминать, что я — женщина. Я осознала, что очень долго была скорее «мужиком», чем «бабой», и это было неправильно. Отношения с мужем тоже надо было налаживать. Я поняла, что сводить счеты и окончательно «топить» его, потерявшего работу и подорвавшего здоровье, нельзя, надо напомнить ему, что он «умеет плавать». Я стала стимулировать его к контактам с людьми, поиску работы, попыталась наладить «конструктивные» отношения, поднять его «позитив». Случилось это не сразу. Первые четыре месяца мы еще часто ругались, по-разному трактовали то, что слышали на родительских занятиях. Мне долго казалось, что муж не работает над собой.

На группы я ходила с удовольствием: мне очень нравился спокойный тон Карины. Я старалась научиться этому. Я пересмотрела свои отношения со многими людьми и поняла, что некоторые связи держались не на искреннем интересе. Я решила их разорвать. Я долго училась называть вещи своими именами, анализировать свои мысли, чувства и поступки, думать прежде, чем что-то сказать, и делать не то, что хочется, а то, что правильно. Когда поступаешь правильно, потом не приходится врать, потому что говорить правду легко.

Для меня стало событием, когда Леонид Александрович впервые пригласил меня к себе в кабинет. Я знала, что это — признание того, что у меня что-то стало получаться. Ценность общения с людьми, которые понимали и поддерживали меня, трудно переоценить.

Скоро мне стали доступны и другие радости. Я видела, как меняется Максим, как он становится другим. Я видела у него новые эмоции, новые поступки, новый тип поведения и общения. И сама училась общаться с ним иначе. Я оставила командный тон, перестала говорить: «Мы сделаем так», стала спрашивать: «А как ты считаешь, что нужно сделать?» Мы стали привлекать детей к обсуждению семейных дел, старались, чтобы они начали чувствовать ответственность за свои поступки.

Помню, раньше меня все время угнетала мысль: все знают, что мой муж пьет, а сын — наркоман. Я ходила, ссутулившись, с поникшей головой. Сейчас мои плечи расправлены, а голова гордо поднята. И еще я научилась видеть и ценить красоту окружающего мира: траву, цветы, солнечные дни. Раньше я их не видела. С тех пор, как из нашей жизни ушли наркотики, мир снова обрел краски.

Обсудить на форуме

Не придуманные истории Наркоманов — История Людмилы Владимировны

Оставить отзыв