Не придуманные истории Наркоманов — История Дениса и Максима

Статьи — ноября 3, 2011 at 22:44

«КОГДА ИЗ ЖИЗНИ УШЛИ НАРКОТИКИ, МИР СНОВА ОБРЕЛ КРАСКИ»

История Максима, Константина Юрьевича, Людмилы Владимировны и Дениса

«ЭТО ПОЛНОЦЕННАЯ, СЛОЖНАЯ ЖИЗНЬ, ПОЛНАЯ ОТКРЫТИЙ И СЧАСТЬЯ ОБЩЕНИЯ»

Максим

Мой отец всю жизнь работал на большом градообразующем предприятии и занимал видное положение в нашем небольшом городе. Правда, чтобы сделать карьеру, ему приходилось много и тяжело работать, часто он приходил домой поздно и выпивши: рюмки для расслабления нередко перерастали в застолья. Маму это очень огорчало, она часто плакала. Еще в детстве она натерпелась от пьющего отца, который мог побить ее за полученную в школе «четверку», а теперь с ужасом обнаруживала, что вышла за человека, который пьет, как отец. Еще мама была недовольна, что отец не занимается мной и братом, на этой почве тоже часто случались конфликты. Однажды после ссоры с отцом мама ушла из дома, и мы долго ее искали.

Этим мне и запомнилось детство: частые конфликты и оскорбления, непонимание между родителями. Отцу казалось, что он делает главное — обеспечивает семью, поэтому к нему не может быть никаких претензий. Маме не нравилось, что он все время пропадает на работе и с друзьями, а семейные праздники и вообще общение не ладилось. Всей семьей мы собирались очень редко — на днях рождения папиных родителей и на Новый год. У нас не принято было, как у других, собираться всем вместе за большим столом, общаться или вместе отдыхать. В нашей семье у каждого была своя жизнь, а если и собирались, все заканчивалось взаимными обвинениями. Папа не любил маминого брата, мама — папину сестру. И они не дружили.

Порой я тоже очень остро ощущал отсутствие отца. Однажды маму забрали в больницу с перитонитом, а его в этом момент, как всегда, не было дома. Вернулся он поздно и на подпитии, когда маму уже увезли, и долго ругался с бабушкой. Смысл ее претензий был в том, что он пил, когда мама умирала. В тот вечер я чувствовал страх и беспомощность: не было рядом взрослого, который мог бы успокоить и ободрить. Это должен был сделать папа, но его не могли найти.

Мое воспитание, как мне помнится, сводилось к тому, что от меня требовали «хорошо учиться». Иногда отец водил меня в кино, в парк мы не ходили. Правда, ездили с дедом на зимнюю рыбалку. Мне это не нравилось, хоть я и не признавался. Я не мог понять, зачем сидеть и мерзнуть на льду, если рыбу можно купить.

«Хорошо учиться» было поначалу легко, школьная наука давалась без особых усилий. В пятом классе мою фотографию даже хотели повесить на школьную доску почета. К сожалению, этого так и не случилось: по дороге в школу я наступил на гвоздь, из-за чего опоздал, а фотограф быстро отснял других ребят и ушел. Помню, я испытал тогда страшное разочарование: я хотел быть примером для других, хотел, чтобы меня замечали и выделяли, и вдруг все рухнуло. Это было для меня очень важно: в школе меня дразнили из-за того, что я был толстым и неуклюжим, и мне хотелось самоутвердиться. Из-за этого я часто вступал в конфликты, драки, задирался со старшими, и именно с ними хотел общаться, чтобы чувствовать за собой силу. Может, потому, что из-за постоянного отсутствия отца и крепких семейных связей мне казалось, что меня некому защитить.

Мой младший брат в детстве тяжело болел, внимание родителей было сосредоточено на заботах о нем. Мне только указывали, с кем дружить, а с кем — не дружить, и это не нравилось. Меня как раз тянуло к тем, с кем дружить было нельзя — к сильным ребятам, с которыми я боролся за лидерство. Главным моим соперником был Паша. Его отец возглавлял преступную группировку. У другого друга — Виталия — отец вообще уже отсидел. И у обоих были старшие братья — настоящие мужики, за ними — сила! А у меня кто? Я хотел «прибиться к стае», чтобы меня было кому защитить. И хоть мы жили в достатке, папа купил дорогую иномарку, и мы могли всей семьей отправиться в путешествие, ощущение беззащитности было очень сильным, почему — я до конца еще не понял.

Как-то, еще в детстве, мои друзья украли у нас дома деньги. Отец заявил на них в милицию. Одного мальчика взяли. А его дружки угрожали мне и преследовали в школе. Тогда я пошел на тхэквондо, чтобы стать сильнее. Это была надуманная угроза, но и отец тоже говорил, что надо быть осторожнее, что от людей можно ожидать неприятностей, и я чувствовал себя очень одиноким.

Дружить я старался с «сильными». Те, кто просто хорошо учился, казались «ниже» «сильных». Мне казалось, что я должен прославиться, чтобы меня узнали — и именно с плохой стороны — и чтобы боялись, чтобы считали чуть ли не убийцей. Однажды мы померились силами с одним местным «качком», и он положил меня на лопатки. Тогда мои друзья «надавали ему по ушам». С тех пор я почувствовал себя более защищенным.

Как-то мы сошлись в схватке с Пашей и выяснили, что наши силы равны. Мы решили объединиться. Он рассказывал о знакомых уголовниках — отсидевших, покрытых шрамами, словом, настоящих мужчинах. Брат моего друга Виталия Олег (мы все вместе ходили на занятия тхэквондо) тоже был весь покрыт шрамами от ножевых ран, когда он раздевался на пляже, просто дух захватывало: вот он — настоящий мужчина! Все разговоры в нашей компании вертелись вокруг бандитских «разборок», принадлежности людей к разным преступным группировкам, тема насилия была постоянно на слуху.

В девятом классе Паша угостил меня «травкой». Это было состояние ухода в другой мир: мне представлялось, что я в гостях у бабушки или в театре, на сцене. Это было интересно.

Паша ввел меня в мир наркотиков. Среди друзей его папы все курили «травку», это было престижно. Потом я укололся с Пашиной подачи прямо в классе, и никто не сказал ни слова против. Наверное, ни для кого из одноклассников я не был ни другом, ни товарищем, и никто не попытался меня одернуть. Позже я пробовал кетамин, от которого отключился на сорок минут, и хоть это мне не понравилось, я гордился тем, что «не струсил», «принял вызов», «переступил черту».

В то время у меня появилась девушка — Оля. О ней ходила дурная слава, но я не верил. Хотя поводы для сомнений она мне давала: все время врала, опаздывала и не могла объяснить, где задержалась. Я подозревал, что с ней дело нечисто, и все время пытался вытащить ее откуда-то, и «очистить», иногда и бил в воспитательных целях. Я считал, что мне это позволено, потому что меня все должны уважать и бояться.

Еще я считал, что, кроме силы, у человека должно быть много денег, чтобы хватало на хорошую одежду, посиделки в кафе и красивых девушек. С этой целью я стал воровать у отца деньги из кошелька. В будущем я видел себя каким-нибудь руководителем, у которого в подчинении будет много людей, и они будут меня бояться. Мой отец был одним из руководителей на самом большом предприятии города, и я думал, что поэтому меня тоже все должны уважать и бояться. Отец говорил, что я должен учиться, чтобы работать не на заводе, а, например, в банке, «в белой рубашке».

Я готовился к этой карьере, а пока регулярно принимал наркотики вместе с Пашей. Однажды Паша не смог ввести себе шприц в вену, исколол все руки. Дома это заметили, и нас «спалили». Пашин отец рассказал все моим родителям, и мне запретили общаться с другом. Зато Олег, хоть и «надавал» мне за наркотики, предложил взять в «бригаду»! С этой «бригадой» я впервые попробовал экстази: колоться у них считалось «дурным тоном», а экстази — ничего. С этой «бригадой» мы ходили по базарам, собирали дань с торговцев сигаретами. Иногда возникали конфликты с «коллегами», тогда старшие «забивали стрелки» для «разборок», нас на эти «стрелки» не брали.

Я снял на украденные у отца деньги квартиру, в которой мы хранили собранную дань. Хотя этот «бизнес» не давал мне ничего, кроме «морального капитала». Мне нравилось, что я — с этими людьми, что сижу с ними за одним столом, и они обещают защитить меня, если кто будет обижать! Единственным моим «доходом» были деньги, которые я крал у папы. Все в группе знали, что у меня есть деньги, и использовали. Однажды Дима (парень из нашей школы, он был на несколько лет старше) сказал, что меня обманывают, разводят на деньги. Я купил для нескольких друзей пейджеры и вносил за них абонплату. Оказалось, она была в четыре раза ниже, чем мне говорили. По словам Димы, и моя девушка Оля тоже обманывала меня, изменяла мне с друзьями. Я обратился к Виталику: «Это правда?» Он ответил: «Что ты! Мы же друзья!» Но я понял, что он врет. Потом Дима ушел в другую группировку, несколько раз у нас были стычки, однажды он чуть не сбил меня машиной.

В то время я уже таскал из дома крупные суммы, бывало, брал долларов по пятьсот. Курил «травку» по несколько раз в день и знал всех торговцев наркотиками. Втайне я продолжал встречаться с Пашей. Однажды он предложил мне попробовать дурман (белену), от которой мне стало ужасно плохо. Мы были тогда на какой-то выставке картин, и эти картины двоились у меня перед глазами. Я вышел на улицу, и мне страшно захотелось освежиться, за неимением лучшего варианта, я умылся прямо из лужи. Оказывается, в тот момент у меня остановились почки. Дома родителям пришлось меня «откачивать».

После окончания школы меня решили отправить учиться в Киев — на факультет международных отношений. Эта идея мне понравилась: я буду работать в посольстве, стану значимым человеком, ко мне будут приходить и кланяться! В «друзьях» я к тому времени уже разочаровался, поэтому дома ничто не держало.

Но в Киеве я снова остался один и испытывал острое чувство одиночества. Ощущение того, что я кому-то нужен, дал мне «винт»: те, кто его варил и принимал, собирались вместе и вроде бы были друзьями. Я быстро влился в их компанию. Потом попробовал героин, который понравился мне еще больше: он давал ощущение силы, злобы, агрессии, обычные люди казались ничтожными роботами. Через полгода я совсем перестал посещать занятия, и меня решили отчислить. Пришлось признаться во всем маме, она заплатила за экзамены, восстановила меня в институте и принялась искать помощи у наркологов. Папе мы договорились ни о чем не рассказывать. Так мы обманывали папу вместе с мамой, а маму я обманывал сам.

Я продолжал воровать деньги у папы и просить — у мамы. Обещал ей, что брошу наркотики, а сам ездил с другом по селам, скупал мак, варил «ширку». Через полгода ситуация с отчислением повторилась, и мама все рассказала отцу.

Меня перевели в днепропетровский вуз и стали «лечить»: ставили капельницы, проводили сеансы гипноза, давали антаксон — лекарство, блокирующее «опиумные» рецепторы. Можно было преодолеть блокаду большой дозой «ширки», пару раз мне это удавалось, и оба раза я чуть не умер от удушья. Меня «лечил» психиатр по системе «двенадцати шагов». Я ходил к нему на занятия, а перед ними кололся. Доктор говорил маме, что я делаю успехи, и вскоре разрешил выпускать меня на улицу (до этого меня держали дома, отпускали только на «лечение»).

Я учился в Днепропетровске и прокалывал в день по сто долларов (удалось украсть у отца сразу восемь тысяч), этого хватало на двадцать «кубов». Мне снова делали антаксоновую блокаду, снова запирали дома. Когда я начинал поступать, как хотели родители, и обещал бросить наркотики, они верили мне и снова выпускали. Очень жестких санкций не было. Так я «учился» целый год — принимая антаксон и нюхая метамфетамин (на него блокада не действовала). Оля, с которой я снова начал встречаться, нюхала вместе со мной и кололась вместе с другими. Я объявил родителям, что эта девушка — «мой выбор», и мы будем вместе. Она помогала мне их обманывать, говорила, что я все время с ней, и не принимаю наркотики. А я донюхался до полной потери сил, не спал месяцами и пристрастился к игре на автоматах. Зарабатывал тем, что перепродавал купленные в родном городе ампулы метамфетамина в Днепропетровске.

Папа думал, что со мной все в порядке, и купил мне машину. Я ее сразу же разбил — после месячного «нюхания» просто забыл, что сижу за рулем. Меня протестировали и нашли в крови стимуляторы. Родители «поругали», но велели закончить учебу. Лабораторию метамфетамина «закрыли», и мне снова пришлось перейти на «винт». Добывать наркотик было нетрудно, я прекрасно понимал, что до получения диплома меня будут отпускать на занятия. Однажды из-за прогулов поссорился с отцом. Он сказал: «Ты потребитель. Только ешь и принимаешь наркотики!» Я ударил кулаком в дверное стекло, хотел убедить, что и ножом его смогу ударить. После этого он перестал со мной разговаривать, хотя продолжал оплачивать учебу.

Я считал, что это дает мне повод упрекать его: «Ты никогда мной не интересовался». Когда он возражал, я говорил: «Лучше молчи, не то возьму нож, и мы поговорим!» Как бы ни обстояли дела на самом деле, у меня тогда действительно было ощущение, что я не нужен родителям. Отношения с ними совсем испортились. Способствовало этому и то, что по моей вине отца не назначили директором крупнейшего в городе предприятия: на меня было досье в СБУ. Отец очень переживал это: он всего в жизни добивался сам, и имел право гордиться своими успехами, я же подставил ему подножку в самый ответственный момент. Он говорил: «Мне тяжело! Ты меня убиваешь!» Я отвечал: «Да, я все понимаю. Дай денег».

Вскоре Оля ушла от меня ко взрослому мужчине. Я совсем расстроился и кололся уже дома, открыто, вынося деньги, золото, технику. Мне снова делали «чистку крови», ставили капельницы, кололи, кормили таблетками, но результата не было. Однажды я пришел домой, «хорошо уколотый», мне дали по роже и выгнали. Я вернулся через три дня. Сказал, что был в милиции, и снова попросил денег. Пообещал, что возьмусь за ум, и все будет хорошо. На защиту диплома тоже пришел «обколотым». Преподавателю было страшно и стыдно на меня смотреть. Он поставил тройку и сказал: «Иди!»

Меня устроили работать на ответственную должность на государственной службе. Купили «восьмерку». Я говорил родителям, что у меня небольшая зарплата, оставлял себе часть денег и прокалывал их. Вечером принимал «винт», утром — «ширку». Однажды я не смог найти «ширку» в родном городе и поехал за ней в Днепропетровск. Я спешил, не справился с управлением и снова разбил машину. Я бросил ее на месте аварии и поспешил к цыганам за дозой. Только потом, уколовшись, позвонил, сообщил об аварии.

В то время у меня была новая девушка. Она не принимала наркотики и была не чета Оле. Случилось так, что она забеременела, и родители настояли на том, чтобы она сделала аборт. Они говорили: «Какого ребенка она родит от наркомана?» Я был категорически против: очень давно, еще в детстве, мне приснился сон, что я с какой-то девочкой спасаю из горящего дома ребенка. Я считал этот сон вещим, и думал, что должен обязательно спасти своего ребенка. Я говорил родителям, что если она сделает аборт, повешусь!

У меня тогда действительно «сорвало крышу». Я даже забирался на крышу дома и долго стоял там, размышляя, не пора ли кончать? Жизнь моя зашла в тупик. Я успел присадить на наркотики пятерых человек. Был совершенно одинок, до меня никому не было дела. Родители «не понимали» меня, а девушка хотела бросить. Я угрожал, что если она от меня уйдет, найду и отрежу ей голову, даже нож с собой носил. Все отвернулись от меня, знакомые проходили мимо, не здороваясь, отводя глаза. И насчет себя самого, своей «крутизны», а также ответственности, порядочности, честности и доброты, у меня уже не было иллюзий. В семье меня упрекали тем, что я «тяну их на дно», запирали, несколько раз выгоняли из дома. Наркотики давно не приносили удовольствия, я не чувствовал никакого «кайфа», только пустоту. Я постоянно чувствовал «ломку» и постоянно «снимал» ее: «ломку» от «винта» — «ширкой», «ломку» от «ширки» — «винтом». Единственное общение, которое было мне доступно, — разговоры с наркоманами в подвале, пока я ждал, когда сварят «ширку». Несколько раз я чудом избежал ареста: милиция охотилась за мной, один «торговец» предупреждал: «Менты требуют, чтобы я тебя «сдал».

В таком состоянии я уходил в отпуск. Получил на руки около семисот долларов, отдал маме пятьсот гривен, на остальные — ушел в «штопор» на две недели. Выглядел я тогда ужасно: лицо синее, руки опухшие. Да и чувствовал себя не лучше: кричал на маму, на девочку, бросался на людей, на отца. В то время все конфликты в семье были только из-за меня. Отец бросил пить, и они с мамой ссорились только на почве разногласий на тему, что делать со мной. Я использовал эти разногласия, чтобы манипулировать ими: подольщусь к одному родителю, наговорив на другого, и получу денег. Семья сходила с ума, а мне было все равно: я не испытывал никаких чувств ни к кому.

Помню, был такой случай. Я изобразил раскаяние, в очередной раз заявил, что «все понял» и попросил денег, чтобы пойти в церковь, поставить свечку. На самом деле сел в такси и поехал за наркотиком. Случилось так, что машина, в которой я ехал, сбила человека. Я дал таксисту 20 гривень и ушел: я уже ничего не чувствовал, мог сказать для формы, что мне жаль сбитого, но в душе мне все было глубоко безразлично.

Однажды я украл дома деньги и пропал на три дня. Когда вернулся, мне сказали, что родители нашли реабилитационный центр, и на консультацию туда надо ехать в трезвом состоянии. Я просидел дома неделю, потом вышел за сигаретами и снова пропал на три дня. Когда вернулся, на меня надели наручники. Я провел в них пару дней, потом сбежал. Вернулся — меня не впустили в квартиру, сказали: «Ты здесь больше не живешь!» Даже воды попить не дали. Только сказали: хочешь разговаривать — приходи в девять часов утра.

Я пошел «на точку». Сижу и знаю, что в девять будет готов «винт». Что делать? Стал вспоминать, кто меня ждет. Девушка ушла, родственники отвернулись, знакомые не здороваются, милиция хочет арестовать. Подумал — и пришел домой. Там говорят: сейчас для тебя единственный вариант — психиатрическая больница. Мне было уже все равно. Сам не знаю, чего я тогда хотел, то ли искал помощи, то ли надеялся поскорее умереть, чтобы не мучиться.

Я устал, и жить уже не хотелось. Я видел вокруг себя много таких людей: без интересов, без целей, без связей с миром. Я согласился поехать в больницу. Там попросил, чтобы мне не давали лекарств. Они уже почти не снимали «ломку», я к ней привык, привык постоянно чувствовать себя плохо. Вечером ко мне в палату привезли знакомого. Он был нетрезв, и его привязали. Я позвонил маме: «Все! Ты мне не мать! Ты закрыла меня с дураками!» Она ответила: «А ты и стал дураком!»

Через неделю я стал задумываться: мне двадцать четыре года, я — среди сумасшедших, что дальше? Я вспоминал всех своих знакомых, драки, квартиры, все смешалось в один кошмарный клубок, и ни в чем не было просвета. Знакомый уговаривал меня убежать, спрятаться у него на даче, и я уже почти нашел способ сбежать из больницы, но на следующий день ко мне приехали из милиции, сказали, что отец отдал в СБУ список мест, где я покупал наркотики, и один наркоторговец «сдал» меня, заявив, что он варил «ширку» по моему заказу, а я продавал ее несовершеннолетним. При этом отец сказал: если не захочет лечиться, делайте с ним, что хотите.

Я очень испугался — я хорошо представлял себе, что со мной будет в тюрьме. Потом приехала мама — привезла домашний суп. Какой контраст, какой праздник! Я сказал: «Мама! Я все понял!» И мы поехали в Центр «Выбор».

На первой группе я старательно изображал из себя уголовного авторитета. Леонид Александрович спросил: «А почему же ты не сидишь?» Я сказал, что я — фартовый. На это он ответил, что я уже пару лет лишних на свободе только благодаря папе и маме. И если я не научусь быть им за это благодарным — рано или поздно сяду или умру. Многие ребята заявили мне, что презирают тех, кто «присаживает» других, намекнули на участь, которая ожидает в тюрьме таких, как я.

Мои претензии к родителям при детальном разборе тоже оказались несостоятельными. После того, как мы подсчитали, сколько денег они истратили на мою учебу, машины, лечение, защиту и все остальное, я вынужден был согласиться, что не могу упрекать их в том, что они мной «совсем не интересовались».

Такой нажим казался мне слишком сильным, и поначалу я пробовал разжалобить маму, чтобы она забрала меня отсюда. Но мама не соглашалась. Месяц я обманывал себя тем, что скоро вернусь домой, но родители однажды приехали и сказали, что меня уволили с работы, а моя девушка уехала. И добавили, что если я хочу, могу уходить отсюда хоть сейчас — куда глаза глядят. Мне не хотелось ни в милицию, ни в тюрьму, а сомнений, что я именно туда сразу и попаду, меня лишили. Отец сказал: «Выбирай — или становишься человеком, или иди на все четыре стороны!» И я понял, что он не шутит. И еще я понял, что надо быть совсем дураком, чтобы не использовать этот шанс, этот выход из тупика.

Все получилось не сразу. Первые три месяца я не мог спать, врал, вел себя высокомерно, старался доказать свое «лидерство» на основании «прежних заслуг». Но в «Выборе» этого не ценили. Здесь были важны совсем другие вещи. Я понял: мне придется принять это, как и все реалии моей прежней жизни. Или «Выбор», или тюрьма и смерть. Леонид Александрович говорил: «Если ты выбираешь наркотики, скажи честно, и иди — мы тебя отпустим. Только скажи сам». Куда мне было идти?

Я ходил на групповые занятия и старался понять, о чем там говорят, старался перестать врать, стать искренним. Очень долго я разбирался в своих отношениях с девушкой. Вспоминая все, что между нами было, даже ее слова о том, что она меня любит, я начинал понимать, что такого человека, каким я был, любить нельзя. Не без помощи Леонида Александровича и ребят я понял, что со мной можно было жить либо из корысти (родительские деньги), либо ради статуса в перспективе (родительское положение в обществе), либо по молодости и непониманию многих важных вещей.

Я долго решал проблемы, связанные с определением своего места в жизни: кто я, что могу, чего стою. Только через несколько месяцев я почувствовал стыд перед родителями. Я считал их «врагами», и вдруг увидел, что все не так: они не бросили меня, они мне помогали. Я понял, что не должен был высасывать из них все соки, не имел права отнимать у них жизнь. Мне стал противен образ того человека, каким я был. Я беседовал с другими ребятами, интересовался, что они об этом думают. Постепенно ко мне пришло осознание, что все неприятности, которые я получил в жизни, я заслужил. И то, что я до сих пор жив и на свободе — это большая жизненная удача.

На группах мы разбирали мотивы своих поступков. Я думал: чего я на самом деле хотел, когда делал то-то и то-то? Я стал говорить об этом, задавать вопросы. Признавался, что часто испытываю злость или еще какое-то чувство, и сам не знаю — почему. Я думал: почему все, к чему я прикасаюсь, умирает? И я осознал, что не хочу возврата к старой жизни. Опять биться головой о стену? Может, попытаться ее обойти?

Леонид Александрович настаивал: «Определись, куда тебе — к людям или к наркоманам!» Я всегда хотел быть с людьми, но как-то не получалось. Может быть, здесь получится?

Со временем я стал замечать изменения в себе. Пропал страх по утрам: не надо прятаться, врать. Я заставлял себя заниматься спортом, даже когда упал в душе и повредил спину. Врачи сказали, что надо лежать полгода, но через две недели я стал бегать, потом качать пресс, упражняться со штангой. Я видел, что именно за это меня начинают уважать. Потом мне доверили работать в маленьком магазинчике для ребят, где они могли покупать продукты и сигареты. Я знал, что обманывать нельзя: если обману — куда потом пойду? Со временем я почувствовал ответственность. Я понял, что люди уважают тех, кто честен, искренен и готов думать о других. И еще я понял: это моя жизнь, и я сам за нее отвечаю.

Я стал лучше понимать своих родителей: если они запрещают мне что-то, это не оттого, что считают меня слабым или глупым, а оттого, что просто беспокоятся обо мне, и я должен научиться щадить их чувства. Леонид Александрович говорил: «Взрослый человек — тот, кто думает о других».

Я не сразу научился пресекать всплески ярости и хамства. Помню, как-то, накануне дня рождения Леонида Александровича, я поссорился с отцом и сказал, чтобы он не приезжал на праздник. Шеф строго выговорил мне за это: «По какому праву ты оскорбил и выгнал моего гостя?» Карина сказала, что я поступил подло. Я задумался, и мне стало стыдно. Я ведь просто был в дурном настроении и решил «наказать» отца, сделать ему больно за то, что когда-то чего-то «недополучил» от него. Это был откат к наркоманскому образу мыслей: я еще не научился прощать. И это могло иметь самые ужасные последствия. А что, если бы с отцом на этой почве случился сердечный приступ? Ведь такое могло случиться, когда он был за рулем, и он мог разбиться! Не слишком ли высокая цена за мои чувства, мысли и слова?

Сейчас я все чаще сомневаюсь в своей правоте: правильно ли я мыслю, правильно ли поступаю? Я стараюсь больше думать, чем говорить: кто я такой, чтобы судить и учить своих родителей? Надо учиться предвидеть последствия своих слов и поступков.

Еще я учусь контролировать свои желания, отказывать себе в чем-то, чего пока не позволяют мои собственные возможности. Самое замечательное, что в Центре я нашел друзей, которые ценят и уважают меня не за папины деньги. Я просто живу рядом с ними и работаю. Это полноценная, сложная жизнь, полная открытий и счастья общения с замечательными людьми, первый из которых — Леонид Александрович. Я дорожу их дружбой и уважением и учусь быть полезным другим людям, прежде всего, своим близким. Я понял, что мама, папа и брат — не средства достижения моих целей, а живые люди. Я очень много задолжал им — не только материального, но и душевного. Но я уже научился нормально жить, и хотя бы этим стараюсь отдавать свой долг.

Случилось так, что, когда освободилась должность директора Центра «Выбор», Леонид Александрович собрал всех ребят и выдвинул мою кандидатуру. Сначала я сильно испугался, ведь это — огромная ответственность, но в следующую секунду я подумал, что это — свидетельство огромного доверия и уважения, и согласился. Леонид Александрович постоянно подсказывал, что авторитет и репутация человека — штука не постоянная, и их нужно постоянно зарабатывать. Шло время, я заметил, что новые ребята, которые приходили в Центр, все чаще обращались ко мне за советом и помощью. Я чувствовал, что меня уважают, а это было главное, чего я хотел в жизни.

Сейчас идет третий год моей работы в должности директора Центра. Появляются новые сложные задачи, которые мы решаем вместе, командой, и я понимаю, что мы делаем дело, нужное людям. Сейчас с помощью Леонида Александровича и родителей, а также заслуженного тренера Украины Дмитрия Николаевича Лахно в Центре организовали тренировки по дзюдо, это позволяет дальше развиваться и становиться взрослым мужчиной. Параллельно родители одного из наших товарищей помогли организовать небольшую структуру по реализации мяса птицы, что очень помогает учиться работать, общаться с людьми, понимать их желания и свои мотивы.

Центр и Леонид Александрович дали мне очень много, я за это безмерно благодарен. Я считаю, здесь делают очень важное дело, и счастлив, что в нем есть место и для меня.

Обсудить на форуме

Не придуманные истории Наркоманов — История Дениса и Максима

Оставить отзыв