Не придуманные истории Наркоманов — История Вадима

Статьи — октября 14, 2011 at 22:52

«НЕТ СМЫСЛА ОБМАНЫВАТЬ СЕБЯ»

История Вадима

Меня считали «трудным» ребенком. Я был очень непоседливым. И в детском саду, и в пионерском лагере меня все время таскали за руку. Дома часто наказывали.

Когда мне было восемь лет, родители разошлись. Мама мотивировала развод тем, что отец меня бьет, но я не очень верил, потому что она тоже иногда принимала участие... Родители часто ссорились, и случалось, что наутро после страшного скандала вели себя, как ни в чем не бывало. Это было трудно понять.

После развода у меня с ними были нормальные отношения, но о доверительности не могло быть и речи. Я их боялся — как я мог с ними чем-то поделиться? К тому же, мама кормила семью, ей некогда было серьезно мной заниматься. А отец стал «воскресным папой». Пытался меня по-своему воспитывать, устраивал в спортивные секции, спрашивал, почему я не хочу заняться спортом, как другие ребята. Я спрашивал: а сам-то ты что умеешь? Он что-то отвечал, но я не верил, потому что никогда этого не видел. Не было примера.

Зато я видел, как чужие отцы делали для своих детей то, чего так хотелось мне. Из их образов я складывал некий идеальный образ отца, наделял его чертами, которые мне нравились, и при этом, возможно, не замечал того, что делает для меня мой отец. Ведь хорошее тоже было. Помню, мы отдыхали на море, и отец учил меня плавать. В двухстах метрах от берега был буй, и мы вместе плыли до него. Когда, преодолев это — такое большое для меня тогда — расстояние, я, наконец, ухватился за буй руками, я был горд собой.

Жаль, что это чувство было редким в моем детстве. В компании сверстников я не был последним человеком, но и лидером не был тоже. Мне явно не хватало уверенности в себе. Когда мы играли в спортивные игры, я все время прыгал последним. Часто я заранее ставил себе плохую оценку, говорил: я все равно этого не смогу.

Я был толстый и неуклюжий, и сознание этого доставляло много мучений. Еще я переживал из-за того, что я — еврей, наверное, потому, что меня этим дразнили. Я старался не оставлять обиды неоплаченными: если мог — «бил морду», не мог — подставлялся под удары сам.

С наркотиками я познакомился в восемнадцать лет. Как-то поехал отдохнуть на море, а когда вернулся, оказалось, что мои дворовые друзья уже успели впервые уколоться. Они говорили: «Попробуй, это так классно!» И я не видел причин сопротивляться. После первого укола мы всю ночь шатались по городу, не чувствуя ног, но состояние было непривычно приятным, все действия доставляли удовольствие. Наркотик будто снял барьеры, дал ощущение свободы. Он позволял не замечать собственных недостатков. Я уже не мучился от стеснительности, не ощущал своей недалекости, сознание которой прежде не давало покоя.

Я мало читал и ничем особенно не интересовался. В четырнадцать лет пошел в училище, потом — работать. Мама одна тянула семью, и ей надо было помочь. Но работа не приносила удовлетворения, я не знал, что делать дальше, чем насытить жизнь, не видел перспектив. Инстинктивно я чувствовал пустоту, которую надо заполнить хоть чем-то. И первой радостью в моей жизни стал наркотик. Находясь «под кайфом», я познакомился с моей будущей женой и стал с ней встречаться. Вышло это легко, я как будто напрочь забыл о своей стеснительности.

Сначала я принимал наркотики очень «осторожно». Я слышал, что потом может «кумарить». Поэтому день-два кололся, потом неделю пропускал. Когда «ширки» не было, ел сухой мак.

Так продолжалось какое-то время, пока меня не вызвали в военкомат на медкомиссию. Женщина-психиатр обращалась со мной очень пренебрежительно. Видимо, прочла школьную характеристику и разговаривала соответственно. Когда я стал грубить в ответ, принялась рассматривать мои руки, и, обнаружив следы от уколов, направила обследоваться в областной наркодиспансер. Так состоялась моя первая встреча с советской наркологией.

Этот момент я, наверное, буду помнить всю жизнь, потому что такого унижения я еще не испытывал от людей. Уже в приемной я почувствовал, что со мной разговаривают не как с человеком, а как с законченным подонком. Потом в отделении раздели догола, искали вшей или еще какую-нибудь заразу. Это было страшно унизительно: и сама «процедура», и обращение персонала.

В изоляторе я впервые увидел, как действуют на людей нейролептики. После укола человек корчится от боли, у него вылезает язык, часто даже лопается перепонка. Это «купируют» другим препаратом, от которого поднимается температура, и человека начинает трясти в лихорадке.

Лежали там, в основном, наркоманы со стажем. Многие уже успели отсидеть. Никто из них не собирался бросать наркотики, все обманывали врачей и ежедневно кололись, втаскивая «ширку» через решетки, так что никто из пациентов даже абстиненции не испытывал. И персонал не мог об этом не знать. Почему такое положение вещей было возможным – для меня загадка до сих пор. Но то, что я там увидел, ни в коей мере не способствовало отказу от наркотиков. Я смотрел на «бывалых» и думал: если никто и не пытается «спрыгнуть», может, в «ширке» нет ничего страшного? Пугало только слово «наркоман». Но я-то думал, что могу перестать колоться в любой момент!

Тем не менее, я в этой больнице все-таки «спрыгнул». Я знал, что мне это нужно. Солому, которую мне приносили, раздавал. Вышел из диспансера с диагнозом «здоров». Насколько он соответствовал действительности, показала вся моя дальнейшая жизнь.

Когда я спросил будущую жену, не мешает ли ей, что я принимаю наркотики, она ответила: «Нет». Что она тогда понимала? Быть наркоманом считалось престижным. После укола люди становились раскрепощенными, способными к неординарным действиям, откуда-то сама собой появлялась храбрость. Пара человек, которые пользовались у меня авторитетом, были наркоманами. Мог ли я избежать этой участи?

Маме я старательно разъяснил, что в наркотиках нет ничего страшного. Как-то перед Новым годом она увидела, что я ем мак. Я сказал: неужели ты хочешь, чтобы я валялся пьяным? Она подумала: может, и правда так лучше? Разве могла она предположить, чем это все обернется?

И бросил я тогда «кайфовать» только из чувства противоречия. Бросил очень легко, даже не знаю, что со мной произошло. И не кололся до весны. А весной пошел в армию.

Служба была тяжелая — на БАМе. На первом году почти каждый день били. На втором — появилась некоторая свобода. В армии встретил наркомана. Вместе с ним укололся. Но укол почему-то не доставил удовольствия.

Вернувшись домой, я поссорился с невестой. И хотя все это оказалось пустяком, я не нашел ничего лучшего, чем взять пачку бинтов и поехать с двумя приятелями по селам резать мак. Там неделю кололся беспробудно. Возвратившись, помирился и долго ходил трезвым. Мы поженились, и я какое-то время держался.

Мы жили в то время вместе с братом: бабушка умерла, и мама переехала. Мой брат всегда хорошо учился, занимался акробатикой, закончил университет. В детстве у нас не было контакта, он считал меня слишком молодым. А тогда его друзья часто собирались у нас дома, и я проводил время в их компании. Это были люди творческие, работники телевидения. Сначала я слушал их волей-неволей, потом мне стало интересно. Общаться с ними было хорошо и без наркотика. Я понял, что ко мне относятся по-человечески, с уважением и симпатией. Меня принимали. Я и сейчас спрашиваю себя, чем я мог им понравиться? Может быть, искренностью? А может, у них вообще было принято так относиться к людям, и ко мне — в том числе? Но я считал себя сереньким, и потому недостойным внимания. Я не любил себя. Никогда не любил. Не любил за безволие, лень, неумение чего-нибудь добиться. И при этом ничего не делал, чтобы изменить себя и свою жизнь.

Меня спросили как-то: если твои близкие любят тебя, разве это не значит, что ты достоин любви? Но не понимал я этого всего: за что меня могут любить. Не видел в себе таких качеств. Не понимал, за что меня любит жена. Был один друг, который говорил, что он меня уважает. Но за что? Этого я не мог понять. Может, потому, что меня почти никогда не хвалили хоть за какие-нибудь маленькие успехи. Зато всегда ругали за неудачи. Мама плакала. Отец лупил. Очень часто. Когда он приходил с работы, я вздрагивал, услышав, как ключ поворачивается в замке.

Еще помню, в детстве от меня всегда что-то прятали: то сладости, то другие «запретные плоды». И если мне запрещали куда-то заглядывать, я думал: там есть что-то интересное. И старался открыть запертую дверь, подобрать к ней ключ.

Ругали меня и в детском саду. Помню два случая. Однажды мой вертолетик с пропеллером застрял в ветвях дерева. Я бросил камень, чтобы сбить вертолет, а он, падая, попал в мальчика, рассек ему лоб. А еще подрался как-то с мальчиком – у него кровь потекла из носа. В это время за ним пришел отец — и закатил мне хорошую оплеуху. В обоих случаях я не считал себя виноватым, я вообще никогда никого не бил первым — ждал, когда меня ударят. Только за оскорбление мог дать пощечину. Я был далеко не идеальным ребенком, но очень часто мне казалось, что со мной поступают несправедливо, поэтому я не слушал воспитателей.

В школу мама без слез не ходила. Меня ругали за то, что плохо учусь. Учителя, как и воспитатели в детском саду, знали моего брата и все время меня с ним сравнивали. Разумеется, не в мою пользу. Мне кажется, они ругали меня за то, что я не был таким, как он. Но я и не мог быть таким! Я — другой человек!

Отец старался меня чему-то научить и при этом все время сравнивал с другими, повторял: почему ты ТАКОЙ? И я завидовал брату, которого все ставили мне в пример. Казалось, что мама любит его больше, что родственники лучше к нему относятся, говорят о нем только хорошее, а обо мне одно и то же: опять что-то натворил! Может показаться, что я в своих бедах обвиняю всех, кроме себя. Но такими были мои детские представления, и я внес их в свою взрослую жизнь.

Наверное, я сильно отвлекся от темы, но все это сейчас кажется мне важным. Потому что все это сыграло свою роль в том, что я стал наркоманом. Укол — только маленькая часть того, что представляет собой наркоман. Наркомания — это образ жизни, поведения. И прежде, чем я понял, что стал наркоманом, прошли годы.

Через год после армии я впервые попробовал химический наркотик (кстати, именно такой сейчас варят и колют практически все опийные наркоманы). Вскоре стал колоться раз в неделю, успокаивая себя тем, что процесс, вроде бы, под контролем, и, стало быть, я — не наркоман. Хотя кем я мог еще быть, если все, что было вне укола, не имело для меня никакого значения? Жизнь казалась бессмысленным существованием. По большому счету, даже общаться с сыном было неинтересно. Так, «попил-поел», «одет-обут», сладкое, немного развлечений — что еще ребенку нужно? Пока все в жизни давалось достаточно легко, не приходилось особенно утруждаться.

Были какие-то мечты, но я не считал возможным их осуществить. Не хотелось напрягаться. В реальной жизни я не находил места, где бы мне было интересно. Куда проще было в детстве: побывал в поликлинике — решил стать врачом, увидел по телевизору запуск ракеты — буду космонавтом. Но ведь это все чужое, этого хотят все дети без разбора. Потом каждый находит свое. А у меня не было этой страсти. Сейчас я уже понимаю, что в той — наркоманской — жизни у меня не было ничего, кроме зависти. Я и раньше часто завидовал. Завидовал брату: казалось, что ему достается больше внимания и подарков. Завидовал сильным, которые могут кому угодно набить морду и никого не боятся. Завидовал людям, у которых есть деньги и которые могут позволить себе все, что угодно. Мне и в голову не приходило задуматься, чего им это стоило — иметь то, что имеют. Я просто хотел иметь, ничего не делая. Просто завидовал. И понимал, что все равно ничего не смогу.

Какое-то время я работал вместе с братом, мы неплохо зарабатывали. Но потом он сказал, что не может общаться со мной в таком состоянии (я был «в системе»), и будет лучше, если я попробую поработать самостоятельно. Я и сам уже понимал, что стал наркоманом, и что придется что-то делать (по крайней мере, перенести «кумар»). Я уже ощущал дискомфорт, если не уколюсь вовремя. Но проблема не стояла так остро, потому что все еще были деньги. Я зарабатывал их честно, но легко, и потому большую часть прокалывал. Правда, на семью тоже пока хватало. Жена к тому времени свыклась с моей болезнью. Деньги были, а что делать с наркоманом — она не знала. Только ругала за то, что подаю дурной пример сыну. И это действительно было так. Хоть я и думал, что он еще маленький и ничего не понимает. Он видел больше, чем мне хотелось бы. Но я узнал об этом много позднее.

Работал я тогда на пару с другом. Вместе ездили в Москву на заработки. Ему было тридцать семь, а кололся он только год. И в этом я свою вину чувствовал: сам ему предлагал. Как-то отработали мы в Москве три месяца без уколов и стали расслабляться. Чаще тянуло домой, где можно без труда достать «ширку». Работали все меньше, кололись все больше. В один из очередных приездов «присели» серьезно и не нашли в себе сил ехать в очередную поездку. Даже на деньги, которые нас ждали в Москве, плюнули.

Я уже понял, как сильно увяз в этой грязи. Пытался что-то сделать самостоятельно, но ничего не получалось. Мама тоже пыталась помочь, предлагала разные способы лечения. Я отвечал, что они мне не подходят, наверное, просто еще не хотел окончательно расстаться с наркотиком. А маме говорил: мне надо сделать гемосорбцию. Нашел подходящую клинику, отлежал там сутки, очистил кровь, утром проснулся после успокоительного укола — вроде, все нормально. Но только вышел на улицу, плохо стало, как никогда. Уколол себе кубик, потом два — не помогает. Так и проколол в тот день одиннадцать кубов. И снова надо было искать выход.

Колоться и ни о чем не думать, как прежде, уже было нельзя. Деньги кончились, жена все чаще заговаривала о разводе. Наркотики стали серьезно мешать жить. Тогда мама уложила меня в больницу. Там добросовестно кололи коктейлями, которые вполне заменяли «ширку». Но после барокамеры и прочих укрепляющих процедур, я через месяц почувствовал себя вполне сносно. И вот что удивительно: вышел из больницы — самочувствие было нормальным, а пришел домой — чувствую: «кумарит» — уже от лекарств. Укололся через несколько дней: всего кубик под кожу, чтобы не «присесть». На следующий день — еще кубик, и опять пошло-поехало.

Вскоре мы с другом решили снова поехать в Москву на заработки. (Он к тому времени самостоятельно «решил проблему» — перешел на разовые уколы). Денег много не заработали, но поднабрались силенок. Отбыли в Москве месяц и решили съездить домой. Занервничал я уже в поезде, все думал: уколюсь — не уколюсь? Нарочно пробежал поскорей все «точки» — от греха подальше, и вдруг возле самого подъезда слышу: «Вадик, «ширка» нужна?» Дальше все происходило, как в дурном сне: я говорю: «Нет», делаю шаг вперед, тут же разворачиваюсь и кричу: «Стой!» — вспомнил, что в сумке лежит реланиум, и подумал: «вмажусь» последний раз с «релашкой». Зашел на стадион возле дома — и укололся (позже я узнал, что в этот момент меня видел сын).

Дома поднялась температура. Оказалось — желтуха. Попал в инфекционную больницу и стал «добросовестно» колоться. Снова серьезно влип — так, что плюнул на товар, который остался в Москве. Кололся до дня своего рождения — тридцатилетнего юбилея. В этот день я и почувствовал, как велика разобщенность с близкими. Меня поздравила только мама и еще один друг-наркоман. На следующий день я позвонил брату, упрекнул: «Вчера мне исполнилось тридцать, неужели трудно было набрать номер, поздравить?» Он ответил: «А кого поздравлять? У меня нет брата».

Это был сильный удар. Но и способ заглушить боль у меня тоже был — проверенный. И я использовал его на полную катушку.

Вскоре деньги «улетели». Начал варить «ширку» дома. Потом выносил из дома вещи. Проколол все золото жены: оставлял в залог, но уже не мог выкупить. Снова сказал себе: стоп, надо что-то делать. Вот только что?

Поехал к маме в село. Снял с себя одежду, сказал: «Прячь. Когда захочу уколоться, ложись на пороге и не выпускай, я через тебя переступить не смогу». На вторые сутки начал рыдать: не уколюсь — умру. Она не выдержала, отпустила. Делал еще одну попытку — снова с тем же результатом. Потом поехал к отцу. От него убежал без куртки в тапочках, проехал так полгорода, чтобы «раскумариться».

Но надо же было что-то делать! Мама договорилась, чтобы меня положили в психиатрическую больницу. Это было унизительно, но наркотики притупили самолюбие.

В наблюдательной палате, кроме меня, лежали больные с психическими отклонениями. Промаялся там два дня, на третий — дождался, когда все ушли на обед, надел чужие штаны, футболку и решился бежать. Дело было в ноябре, и такая экипировка кому угодно показалась бы, мягко говоря, не соответствующей сезону. Но мне было все равно. Ушел бы, в чем был. Только вот вместо входной двери по ошибке открыл другую — и оказался в комнате медперсонала. Извинился, вернулся в палату, лег, а внутри все горит. Что делать? Попробовал второй раз: иду напролом, как ни в чем не бывало. Заметили и вернули. В третий раз — оттолкнул санитарку. Тут на меня кинулись, бросили на кровать, уселись прямо на лицо, связали и что-то укололи. Три дня прошло, как во сне. Единственное, что помню: просыпался ночью мокрый и ходил в постель. Губы сухие, а слюна вытекает изо рта, и ничего не могу поделать. Потом кололи реланиум и еще что-то на ночь. Выписался через две недели — и сразу пошел колоться.

В таком «веселом» состоянии гулял как-то по городу и встретил американских миссионеров. Они говорят что-то о Боге, а я — под «кайфом», тоже чешу языком. Разговорились, пригласил домой. Рассказал о себе. Они сразу загорелись — помочь. Только, говорят, молись на ночь. И телефон оставили: звони в любое время. Сами тоже звонили — я врал, что не колюсь. Потом вдруг приезжают, говорят: нашли экспериментальное отделение, где наркоманов лечат психотерапевты — уже многим помогли. Называют адрес, а я знаю, что там находятся отделения областного наркодиспансера. Вспомнились мне все «прелести» наркологии, и я не поехал. Они снова приезжали, потом увидели, что обманываю — стали бывать реже. Однажды я сам позвонил, они посадили в машину всех: маму, жену и меня — и повезли в отделение на консультацию. Хоть я и был тогда «раскумаренным», все равно понял, что здесь происходит что-то необычное. Лечиться меня не взяли (в таком-то состоянии!), но разговор с врачом запал в память.

Приехал сюда второй раз после того, как снова побывал в психбольнице и уже практически потерял надежду. Приехал трезвым. Консультировал в тот день доктор Рокутов и социальный работник Виктор. Очень сильное впечатление они на меня произвели. Разговаривали, как с человеком, вникали в то, что я говорю, пытались понять. А потом записали в группу. Так начались перемены.

Сейчас, когда я вспоминаю все это, даже становится страшно, что, выпади одно звено из цепи событий, которые продвигали меня сюда, и ничего могло бы не получиться. До сих пор не знаю, что это было: случайность, закономерность или, как говорят, перст Божий? Но все тогда складывалось так, как нужно.

Первые дни я не понимал, что происходит. Здесь не делали уколов, не давали таблеток, но и абстиненции практически не было. Сначала разговоры между пациентами велись только про «ширку». А единственным желанием было — поскорее выписаться. Объяснял я его тем, что хочу лежать не на больничной койке, а дома на диване. На самом же деле мое стремление «поскорей увидеть семью» было замаскированным желанием уколоться. Сам себя обманывал. Не жена и не ребенок были мне тогда нужны, а доза.

Описать процесс лечения сложно. Хотя, на первый взгляд, все казалось простым: люди собираются на групповых занятиях, обсуждают свои психологические проблемы, ищут причины неблагополучия, пробуют изменить поведение, чтобы добиться желаемого результата. Но, по сути, я здесь заново учился жить. И думать. Я просто физически ощущал, как в голове крутятся «шарики».

Хотя я еще долго не понимал, что со мной происходит. Здесь было много разных людей, и я выбирал тех, с которыми мне было лучше. Вокруг меня были наркоманы, но были и люди, которые хотели помочь. И если я зарабатывал их уважение, я уже боялся его потерять. Жалко было разменивать его на укол. В какой-то момент это стало для меня тормозом на пути к «ширке».

Уколы у меня тоже были. Только они уже играли определенную роль в осознании механизмов, которые мной управляют. На первой стадии лечения я понял, что нет никакого смысла обманывать себя, изыскивая причины для укола. Нет смысла обманывать окружающих, чтобы уколоться, ведь в первую очередь я обманываю самого себя. Если я уколюсь — мне же и станет хуже. Я думал: достаточно перестать обманывать себя, чтобы прекратить колоться.

Но все оказалось не так просто. Когда я сорвался в очередной раз, я себя не обманывал, я знал, что хочу колоться. Меня только спросили: «Будешь?» — и я радостно ответил: «Да!» Я понял, что просто не обманывать себя — мало. Если есть желание колоться — ему надо что-то противопоставить. До сих пор у меня были весы с одной гирей. Я должен был найти вторую гирю, чтобы уравновесить чаши.

Я еще не осознавал этого, но уже тогда мне нравилось в отделении. Здесь встречались ребята, с которыми было интересно разговаривать — те, что уже не кололись. Я попал туда, где хорошо быть человеком, и понял, что мне нравится общаться с нормальными людьми. Я не кололся и чувствовал себя хорошо. Значит, для хорошего самочувствия и настроения вполне достаточно — не колоться.

Я размышлял, какие качества присущи наркоману. И понимал, что, прежде всего, — ложь. Значит, все зависит от человеческих качеств. И если я сильно чего-то хочу, по-настоящему хочу — этого достаточно. Если же у меня не получается — значит, я хочу недостаточно сильно или не очень понимаю, чего хочу на самом деле. Я не очень много врал, даже будучи наркоманом. Но кому я врал? Самым близким! Наркоманам не очень соврешь — они никому не доверяют. Обманешь — больше не дадут. Обмануть можно лишь того, кто тебе верит. Но это уже совсем не по-человечески.

В среде наркоманов ничего человеческого нет. Как нет и черты, которую наркоман не может переступить. Это только дело времени. Не знаю, что есть в мире такого, что могло бы удержать наркомана, который решился — переступить. Для меня это аксиома. Мне казалось, легко быть человеком там, где за это уважают. Но надо было выходить в мир, чтобы пробовать свои силы.

Я приехал домой в отпуск с приятелем. Вечером мы выпивали и беседовали. Утром во мне проснулся наркоман, с которым я не мог совладать. Приятель не подавал признаков желания уколоться, и я решил «подъехать» к нему «по-гнилому». Мы укололись вдвоем. Причем его я просто «встегнул», чтобы не колоться одному.

Потом был еще один отпуск, когда я пригласил к себе трех приятелей, которых уважал, и которые уважали меня. Уж с таким «тормозом» я никак не мог уколоться! Разве мыслимо променять их уважение на какой-то укол?! Утром, когда мы проснулись, один из них сказал, что ему снились наркотики. Я решил, что он «забрасывает удочку», и во мне проснулся монстр. Что бы они потом ни говорили, во всем мне чудились скрытые намеки. Я просто чувствовал, что они меня провоцируют: пойди и принеси. В каждой фразе, каждой шутке мне чудился «закидон». И желание росло во мне все больше.

Я сказал им, что выйду по делам, а наркоман во мне думал: уколюсь и посмотрю, как они отреагируют; если они захотят — принесу еще. Когда я вернулся, они посмотрели на меня и ушли. Я почувствовал себя отторгнутым.

Я приехал в отделение и обо всем рассказал лечащему врачу. Сергей Викторович посоветовал проанализировать и запомнить, что давало силы удерживаться от укола, и что, наоборот, толкало к нему. Это послужило хорошим уроком. Я понял, что все всегда зависит только от меня, и что моя жизнь будет такой, какой я сам ее сделаю.

Я много раз употребил в своем рассказе слово «понял», хотя, наверное, точнее будет сказать: мне помогли понять. Наступило время, когда я снова вышел в мир. Снова уехал работать в Москву. Однако потребность в общении с психотерапевтами и социальными работниками осталась. Я знал: шестое отделение — единственное место, где меня способны понять, помочь разрешить внутренние конфликты.

Мои ожидания не обманулись. По приезде меня встретили с распростертыми объятиями. Искренне радовались моим успехам, моим маленьким «достижениям» в трезвой жизни. Я как будто окунулся в родную среду. Так я оказался в команде и сам начал работать с группами пациентов.

Я понял, что могу помочь что-то понять другим — тем, кто попал в такую же беду. Здесь я каждый день доказывал своей жизненной позицией, что без наркотика можно жить — ЖИТЬ полной, интересной жизнью. Я хотел, чтобы ребята посмотрели на жизнь без «ширки» и поняли, что она прекрасна — с ее радостями и невзгодами. Мир нельзя изменить. Но можно изменить свое отношение к миру. И это по силам каждому.

Я проработал в отделении, которое, со временем, стало Лечебно-реабилитационным Центром, четыре года. Потом вся наша семья переехала в Германию. Я решился на это, потому что понял: пора «плыть» самостоятельно. Находясь рядом с Леонидом Александровичем и ребятами, я чувствовал себя защищенным, знал: при необходимости мне всегда помогут. Может быть, мне пора было начинать жить своим умом, своими силами? Если сравнивать Центр с миром, который лежит за его стенами, сравнение будет в пользу Центра. Там практически стерильные условия: старшие надежные товарищи, здоровая среда, в которой правильно выстроены отношения. Все просто и понятно. Мне нужно было попробовать свои силы «в миру». Леонид Александрович одобрил мое решение.

В чужой стране нам сначала приходилось трудно. Работа была самая простая: подмести школьный двор, починить парты. Жили в общежитии, посещали языковые курсы. Потом появилась интересная работа, а с ней — уверенность в себе, в завтрашнем дне. Я собирал электронные «шкафы» для различных производств, и мне это очень нравилось. Работаешь руками, инструмент прекрасный, немцы — приветливые, относятся уважительно. Я был доволен и видел перспективы. Но в Германии неожиданно сложилась кризисная ситуация, начался спад производства. Наше предприятие потеряло заказы, и меня сократили.

Первое время после увольнения я чувствовал себя так, будто почва ушла из-под ног. Я вообще плохо переношу перемены, долго привыкаю к новому образу жизни. А период безработицы взял, да и растянулся на два года. Оказалось, что я — не такой сильный, как думал раньше. Иногда мне становилось жалко себя, в голову «лезли» разные мысли, но здравый смысл всегда брал верх. Раньше, когда я «варился» в Центре, рядом с Саутой, все казалось легко. Сейчас мне действительно тяжело, но я научился относиться к жизни иначе.

Я осознаю свои слабости, но уже не впадаю в панику, не рву на себе волосы. Я стал более рассудительным, и если что-то не получается, ищу причины, стараюсь понять свои ошибки. Хотя сначала у меня и были психологические срывы, сейчас, даже в трудные времена, я не поедаю себя изнутри. Я не все понимаю, ко многому не могу привыкнуть, какие-то вещи ставят меня в тупик, но я стал спокойнее. Я ведь и не думал, что жизнь должна быть безоблачной.

Часто я спрашиваю себя: а правильно ли я поступил, уехав из Днепропетровска? И отвечаю утвердительно. Я вижу, что здесь очень нравится моему сыну. Ему удалось полностью «интегрироваться» в новую среду. Он хорошо учится, занимается спортом, посещает христианский юношеский клуб, говорит, как чистокровный немец, у него много друзей. Он очень занят (каждый день буквально расписан по минутам) и увлечен. Меня это радует.

Семья для меня сейчас — самое главное. Я хочу найти постоянную работу, потому что только она дает ощущение стабильности, уверенности в будущем, возможность планировать свою жизнь. Работа позволяет ощущать себя мужчиной, кормильцем. И это для меня важнее всего.

Что касается наркотиков, когда я слышу о них, не могу сказать, что это для меня пустой звук — слишком уж много было с ними связано. Но если бы меня попросили сформулировать, как я к ним отношусь, я ответил бы: никак. Здесь, где я живу, мак растет на соседних улицах, я помню, что это такое, но я прохожу мимо. Я давно не рассматриваю свою жизнь сквозь призму наркотика. Я даже не курю.

Я думаю, моя жизнь изменилась, потому что я изменил отношение к миру. Я меньше завидую. Сейчас если я вижу, что кто-то достиг большего, чем я, то уже не жалею себя, а думаю, что мне надо делать, чтобы продвинуться вперед. Я не чувствую себя плохо оттого, что я не самый удачливый и богатый. Мою жизнь определяют совсем другие чувства. Мне нравятся многие люди. И этот мир меня вполне устраивает — со всеми его сложностями.

Обсудить на форуме

Не придуманные истории Наркоманов — История Вадима

Оставить отзыв