Не придуманные истории Наркоманов — История Жанны Леонидовны

Статьи — октября 31, 2011 at 14:23

«НАМ ПРИШЛОСЬ ПЕРЕЛОМИТЬ СЕБЯ»

Жанна Леонидовна

Я вышла замуж на втором курсе института. Уже в девятнадцать лет родила Стаса. Мы с мужем учились в столице, а Стасик остался на воспитании у моих родителей. Он болел и долго не ходил, его приходилось носить на руках. И, конечно, его жалели и баловали. С детства Стас слышал, что он — самый красивый и самый умный. Когда я забрала его в Киев, начались «ломки»: осень, зиму и весну я его воспитывала, а летом, за три месяца каникул, его снова успевали разбаловать.

Муж очень хотел сына, но когда Стасик родился, он не уделял ему много внимания. Так, вывел пару раз на стадион. Он был все время занят, потом начал выпивать, и я решила разойтись с ним. Я видела, что Стас старается дружить с мальчиками, у которых есть отцы. Мне кажется, папы интересовали его больше, чем ребята. Я чувствовала вину и старалась быть ему и матерью, и отцом. Я думала: сколько мальчик будет слушать маму? Лет до шестнадцати? А что дальше? Но я напрасно старалась заменить сыну отца: в результате он не видел с моей стороны ни мужского отношения, ни женского.

Моя мама не одобряла мою строгость и выговаривала мне при Стасе: «Ты его не любишь!» Стасу это запало в память, как-то, когда я ругала его, он сказал: «Ты меня недолюбливаешь». Я хотела, чтобы он стал самостоятельным, утвердился во взрослой жизни. Я радовалась, что он тянется к товарищам постарше: пусть они научат его мужскому поведению. И пока рядом с ним были серьезные ребята, все было в порядке. Стас, действительно, перенимал у них повадки «кормильца»: пошел учиться в техникум, стал подрабатывать на книжном рынке. Я думала, что вырастила мужчину, и радовалась: мечта сбылась!

Вдруг выяснилось, что Стас прогуливает занятия. На мои претензии ответил: «Лучше я буду работать! Я за день зарабатываю столько, сколько ты — за месяц». Я пошла в техникум, договорилась с преподавателями, объяснила, что у нас тяжелое материальное положение, и Стас вынужден работать. Пока я решала за него все проблемы и договаривалась об экзаменах, Стас становился все «самостоятельнее». Стал подрабатывать в компьютерном клубе: появились деньги, начались ночные дежурства, курение «травы». Потом директор клуба обнаружил шприцы, подумал, что их забыл Стас. Сын отпирался: «Я только курю, а колоться никогда не буду — это моя жизненная позиция!» Но потом появились и таблетки, и уколы — все, как у всех наркоманов.

Когда я это осознала, я испытала шок: как мой единственный, любимый, хороший мальчик, которого все хвалили, может принимать наркотики? Эта мысль была ужасной, она не давала покоя, и я, как черепаха, стала «прятаться в панцирь», замыкаясь в своем горе, и не зная, что делать. Наверное, со стороны это было виднее. Однажды мой друг сказал мне: «Попробуй посмотреть на ситуацию отстраненно, как врач. Не думай о том, что пациенту будет больно, думай о том, как его вылечить. Если нужна операция — значит, надо делать операцию». Я задумалась и поняла, что медлить нельзя — надо действовать. Только вот — как?

Я решила начать с разговора с родителями. Долгое время я скрывала от них эту проблему, но пришло время, когда я увидела, что одна не справлюсь. Это был правильный шаг: родные должны объединяться в борьбе с наркоманией, в такой ситуации надо становиться плечом к плечу. Мой отец поделился горем со своим другом — Анатолием Викторовичем, и выяснилось, что его сын Виталий тоже был наркоманом, но вылечился в Полтавском Реабилитационном Центре «Выбор». Анатолий Викторович сказал: «Бросайте все и приезжайте в Полтаву!»

Уговорить Стаса оказалось не так-то просто. Он упрямился, утверждал, что каждый человек имеет право выбирать свой путь, и он для себя выбор уже сделал. Мы отправились в Полтаву вместе с папой. В «Выборе» нам объяснили, что без желания Стаса его лечиться не возьмут, а он еще не успел опуститься туда, откуда захотел бы подняться. Значит, мы должны ему помочь. Мы «организовали» для него «шоковую терапию». Знакомые пришли к нам под видом милиционеров и увезли его в психиатрическую больницу. Это была насильственная госпитализация, но Стас тогда уже вполне подходил под категорию душевнобольных: от наркотиков у него начала развиваться паранойя.

Пока Стас лежал в больнице, мы с папой ездили в Центр на родительские занятия. Другие родители советовали нам не нянчиться с ним, а поставить его в ситуацию, когда он сам захочет лечиться. Труднее всего было с папой: он все время порывался отвезти Стасу пирожные или еще что-нибудь. Его всей родительской группой удерживали от таких поступков. Я понимала, что это — правильно. Мы довольно баловали Стаса раньше: при всей своей строгости я посреди ночи поднималась с постели, чтобы накормить вернувшегося домой голодного сына. Теперь он должен был понять, что баловство кончилось.

Вместо нас в больницу ходил Анатолий Викторович. Когда мы решили, наконец, на него посмотреть, Стас засыпал нас упреками: «Даже последних преступников навещают, кормят, а вы!..» Он угрожал, что кончит жизнь самоубийством, и хоть мы знали, что многие прибегают к пустым угрозам, все равно было страшно. С другой стороны, если мы позволим ему и дальше жить так, как он жил, его жизнь действительно закончится самоубийством, только неосознанным.

Мы с мамой твердо решили, что не будем терпеть наркомана, даже если это наш сын и внук. Когда к нам присоединился папа — Стас пошел на попятную. С трех сторон мы твердили ему одно и то же: ему просто некуда было деться. Я говорила, что не позволю «выбирать путь», который загонит в гроб моих родителей, их жизнь дорога мне не меньше, чем жизнь сына. Мама полностью меня поддерживала. Папа возмущался: «Ты — единственный продолжатель нашего рода! Или ты начнешь жить по-человечески, или будешь лежать в психушке!» Когда мы сами поверили в то, что говорим, Стас сломался.

Конечно, мы смогли сделать это только благодаря тому, что с нами работали в «Выборе». Нам очень повезло. Мы, в отличие от многих пациентов, не пробовали других «методов лечения». Судьба нашла нас сразу, в ответ на наши мольбы повернулась к нам лицом: мы с первого раза попали туда, куда нужно.

Мы не в один день изменили поведение, не вдруг пришли к такому повороту. Первое время на родительских занятиях мы только впитывали новую информацию. Нам все еще не хотелось верить, что Стас вырос наркоманом. Мы ведь его так воспитывали, так заботились, подкладывали соломку на скользких местах, и что же выходит — мы своими руками вырастили наркомана?

Мне казалось, что я строга с сыном. Но в действительности моя «строгость» ограничивалась словами, на деле же я решала за него все проблемы. После техникума я за ручку водила его поступать в институт, потому что он не соображал, что вокруг него вообще происходит. Я всеми правдами и неправдами «решала вопрос» с военной кафедрой, чтобы Стаса не забрали в армию. Я платила деньги, и мне говорили: «Пусть он просто придет на экзамен, а мы сделаем так, что он будет учиться». Нужно ли было все это делать?

Мне стало ясно, что настоящее воспитание — не то, что ты демонстрируешь, а то, что ты делаешь для того, чтобы сын сам определился, вырос самостоятельным человеком и настоящим мужчиной — отцом и мужем. Я поняла, что материнская любовь не в том, чтобы делать все за своего ребенка, а в том, чтобы воспитать в нем умение действовать самостоятельно и находить правильные решения.

Я вспоминала свою семейную жизнь и думала: имела ли я право перекладывать заботы о маленьком сыне на плечи родителей? Если бы папа Стаса вставал на его плач по ночам, может, он научился бы лучше о нем заботиться? Ведь вид маленького беспомощного ребенка говорит красноречивее всех правильных слов. И если бы нам не помогали родители, может, мой муж сам старался бы заботиться о семье, тогда он знал бы, что наше благополучие зависит только от него? Или я разошлась бы с ним раньше и вышла замуж за другого мужчину, который стал бы для Стаса жизненным примером, и сыну не пришлось бы искать «авторитеты» на улице? Ответа на эти вопросы я не знаю, но думаю, ими стоило задаваться. Ведь для моего сына всегда важно было мнение мужчины. Не зря он согласился лечиться только тогда, когда дедушка сказал свое веское мужское слово.

Занимаясь с психологом, я поняла, что женщине глупо брать на себя мужские роли. Если бы я не изображала из себя «папу», Стас, по крайней мере, имел бы перед глазами женскую модель поведения. Для него естественно было бы понимать, что мама — слабое существо, что о ней надо заботиться. И он легче усвоил бы истину, что не все должны жить только для него — и он должен жить ради кого-то. Именно в Центре я поняла, что не имею права жертвовать ради сына своими родителями. Здесь я набралась сил сказать ему, что если бабушка и дедушка делают для него хорошо, а он для них — плохо, я стану на их сторону, и что если мой сын решил угробить себя, это еще не значит, что ему можно позволить гробить всех.

Нам пришлось переломить себя, переломить собственное родительское угодничество, отказаться от привычки пичкать ребенка пирожными и шоколадками, чтобы он, наконец, осознал, что он давно не ребенок. И должен отвечать за свои поступки. Когда Стас услышал, что я забрала документы из института, куда с таким трудом его устроила, он понял, что старой жизни пришел конец, что мы приложим все усилия, чтобы добиться результата. Он перестал надеяться, что мы скоро заберем его из Центра, отдадим «учиться», и можно будет снова браться за старое. Он понял, что ему здесь не удастся просто отсидеться — и начал думать, работать. С этого началось его выздоровление.

Обсудить на форуме